Человек-саламандра
Шрифт:
Грейдерный нож бронированной машины врезался в обломки потерпевшего аварию соперника и подбросил их в воздух, разламывая и дробя.
Взрывались кольца котлов, колеса и части машины летели в толпу за ограду, за бронеходом волочился шлейф обломков.
Приходится признать, что броненосец с честью выдержал испытание, чего не скажешь о живых людях, в которых полетели разметанные обломки.
Восточный экспресс, шедший
Только три паротягача, вырвавшиеся на финишную прямую, закончили гонку в составе: «Мунлайт-Круизер», «Уайт-Вулф» и «Томми-Пулл».
«Айронинг-Рэм», пройдя сквозь обломки, как нож сквозь масло, закончил движение четвертым, впрочем, он и не участвовал в соревнованиях, так как был машиной вне класса и просто демонстрировал себя заказчику.
Однако до них уже никому не было дела.
Жандармы и несколько человек с нижней галереи устремились к пострадавшим в толпе и к обломкам, где должны были быть машинисты, без серьезных шансов застать последних живыми»:
Сочинитель Лендер закончил писать, потому что чернила в его ручке и запал повествователя иссякли одновременно.
Следующие эпизоды еще предстояло обдумать. Их сложно было описать, не забегая вперед.
Лена проснулась ближе к полудню, но еще не догадывалась об этом. Ее тревожил сон.
– Сон Татьяны, – пробормотала она, садясь на не в меру мягкой постели всё в той же спальне под куполом, похожим на деревянный парашют.
Всё в той же, с одной только разницей, что теперь она уже знала некоторые тайны этого дома.
Весь сон она не помнила.
Только некоторые лишенные контекста, но яркие и болезненные картины.
Но, может, это и к лучшему.
Главным ощущением, которое она вынесла из сна, было чувство утраты и приобретения.
Однако разобраться в том, что она потеряла и что приобрела взамен, не получалось…
Да и взамен ли?
Сон был смутным и мрачным.
Прежняя жизнь в нем оказалась наложена на прошедший день и всё это вместе на странный фильм, просмотренный накануне со странным хозяином странного дома.
«Странноприимный дом», – всплыло откуда-то из пучин перепутавшейся в голове русской классики. Может, из Островского, а то и из Салтыкова-Щедрина или Подьячева.
Странноприимный…
Или странноприёмный?
Дом, вот уж действительно, был странный, и приемчики у его обитателей были тоже странные.
Мерцающий хозяин, иностранная гувернантка, лакей этот, похожий на киноартиста.
Кинотеатр в доме!
Потом стены и перегородки, которые появляются и исчезают. Что и говорить об аквариуме под полом гардеробной.
Сумасшедший дом.
Но только не дом для сумасшедших, а сам
Лена прислушалась к себе. Внутри было пусто, как в кафедральном соборе ночью. А в голове звонили обедню. Не догадываясь о причинах своего необычайного самочувствия, Лена проснулась в том состоянии, которое так ценят «кендиклаберы» творческих профессий.
В этом состоянии хорошо выпить с утра калиновки, сесть к столу и написать на чистом листе самые новые и самые красивые слова или взять прозрачный шелк и краски и впустить в мансарду утренний свет…
На Лена не была расположена к творчеству. И состояние ее выразилось в чувстве вины, комплексе ответственности перед ближними и склонности к нелицеприятному самоанализу.
Она немедленно постановила, что вела себя «как свинья» по отношению к родителям и крайне легкомысленно в части общения со странным хозяином этого дома.
Решение это требовало от нее неких активных действий, но самочувствие не позволяло немедленно к ним приступить. Кроме того, слишком уж много интересного было в доме и хозяине, чтобы оставить неразрешенные загадки.
Во сне был зал с колоннами. И вроде бы где-то в этом доме. Лена решила при случае посмотреть, нет ли где-то в пристройках похожего зала. Или места, которое во сне могло бы превратиться в такой зал.
Она полагала, что, зная некоторые законы своих сновидений, сможет понять, какие образы из ее памяти, какие выводы из ее небогатого жизненного опыта могли переродиться в дурашливые и жутковатые приключения ее сна, и сумеет вспомнить важные уроки, которые преподал ей старик Морфей.
В школе объясняли, что сны – отражение реальности, переосмысление пережитого. И чем сложнее был сон, тем интереснее в нем разобраться. Жаль только, что они чаще всего не запоминаются полностью. А наборы фрагментов – сами вроде головоломки.
Девушка вздохнула и потянулась.
Нужно было встречать новый день. И не такая уж большая беда, что он прошел уже наполовину.
Это показывали стрелки на больших часах, которые Лена вчера не заметила.
Вчера хватало других впечатлений.
Над овальными зеркалами на стене, под выпуклой линзой стекла бледнел циферблат без цифр. Но с большими и малыми делениями. Он был, видимо для удобства, разделен на четверти.
Две стрелки указывали вверх, приближаясь к отметке, где полагалось быть двенадцати.
Итак…
Лена вновь нашла себя в спальне, обнаружив, что проспала едва ли не до полудня и вновь совершенно не помнила, как здесь оказалась.
Вспомнила смутно, что вроде бы отключилась в кинотеатре. И сделала вывод, что ее, очевидно, вновь перенесли в спальню и вновь, бесчувственную, раздевали.
– Это становится дурацкой традицией! – сказала она вслух. – Фигня какая!
Вновь удивительно мягкая постель…
Только в этот раз ее уложили не голышом.
Чьи-то заботливые руки обрядили в ночную рубашку вроде больничной. В рубашку, похожую на наволочку с отверстиями для головы и рук.