Человек сидящий
Шрифт:
Вряд ли менялись и сотрудники. Вертухаю незачем меняться. Какая разница, кто сидит за железной дверью, в камере, которой почти пятьсот лет. Важно лишь то, что арестанту можно, что нельзя, когда ему принести еды, когда сводить на прогулку и помыться.
Для этого есть внутренний распорядок, он максимально прост и цикличен, каждый день все повторяется по часам, и лишь раз в неделю помывка вносит сумбур.
Камер немного, всего тридцать девять, но десять из них еще те, вековые.
Стены старой постройки широкие, окна арочные. Смотришь изнутри на такое окно долго и начинаешь думать: что же в нем не то? Ну окно и окно. Но нет. Стены и подоконник сильно скошены, как у бойницы. Но
А здесь скосы внутрь. Стрелять неудобно.
Потом приходит понимание. Неудобно стрелять наружу. А если ты снаружи стреляешь в тех, кто внутри, – это очень удобно. Скрыться практически невозможно, мертвых зон от внешнего стрелка в камере нет. Просто и гениально.
К моменту, когда человек попадает в камеру, он уже не сомневается, что те, кто его стережет, могут стрелять в него, и понимание, что окна в камере – это бойницы, повернутые внутрь, не вызывает удивления.
Он уже проходил процедуры обысков, он раздевался догола – всегда прилюдно, в коридоре, прямо у стола дежурного. Мимо ходили мужчины и женщины в форменных куртках и штанах, у них погоны, у некоторых на поясах ключи, у всех дубинки. Они шутили, новенький – это весело. Человек приседал несколько раз, глубоко, так просят, чтобы удостовериться, что он не проносит в изолятор ничего в прямой кишке. Потом он одевался, пока еще в свое, это еще не колония, где у всех одежда одна – роба. Но своя одежда перестала быть для него своей, ее много раз перещупали и отбросили чужие руки. Если он дерзил, его уже били. Профилактически. Умело и буднично.
После обысков и оформления арестованного отводят в карантин – якобы карантин, где вновь прибывшего якобы проверяют медики. На деле никто его не осматривает, его просто сажают в карцер и оставляют одного. Это всегда происходит ближе к ночи; даже если человека арестовали утром, день он проводит в автозаках и боксах. В карцер его заводят выжатым. Он откидывает от стены шконку [1] , расстилает на ней матрас, продавленный и скомканный внутри тысячами ворочавшихся на нем тел. Других нет. Человек ложится и засыпает, но ненадолго: просыпается тюрьма и становится не до сна.
1
Шконка – спальное место в исправительных учреждениях. – Здесь и далее прим. ред.
Начинают работать «дороги». По натянутым в вентиляционных трубах нитям из камеры в камеру передаются малявы [2] , чай, сигареты и припасы. Тюремщики этого как бы не видят. Как бы – потому что это не несет большого вреда администрации, а пользы много: дороги и переписка внутри тюрьмы интересны операм, о них докладывают агенты, часто опера сами устраивают свои игры с дорогами, и, чтобы игра получилась, зэк должен быть уверен, что дорога – его святое право. Да и пресечь такого рода взаимодействие арестантов несложно, если вдруг по-настоящему понадобится.
2
Малява – письмо, нелегально передающееся заключенными из тюрьмы на волю или из одной камеры в другую.
Но слышать в первый раз, как налаживаются и работают ночные дороги, жутко каждому. В вентиляции стоит крик, арестанты передают из камеры в камеру просьбы и ответы, согласовывают
Чаще всего – это одна ночь, после которой ритуал карантина считается выполненным и новый арестант отправляется в камеру. Его чаще всего уже ждут. О том, что прибыл человек, кем и за что он арестован, тюрьма узнает сразу, сидельцы даже примерно знают, в какую камеру его поведут. Это несложно, принципы заполнения камер просты, и те, кто внутри их, знает их не хуже тех, кто снаружи.
Напротив изолятора собор, его здание и тюрьма – две самые старые постройки в Чебоксарах. Когда человека выводят на первую прогулку в глухой бетонный дворик с тройной решеткой сверху, откуда никогда не видно солнца и где всегда стойкий осадок дешевого сигаретного дыма, он задумывается о том, что здесь, поблизости, он часто ходил и ездил, это центр старого города, рядом набережная. Но собор он видел, а это здание, что построено раньше собора, не замечал.
Важное здание. Когда первая тюрьма, еще деревянная, сгорела при пожаре в начале XVII века, ради возведения нового острога отложили возведение собора, и это был тот случай, когда церковь не возражала против приостановки строительства храма.
Был период обустройства Сибирского тракта, он шел через Чебоксары, и город резко начал развиваться, как и все территории, куда погнали каторжников.
И собор, и тюрьма функционировали во все времена и при всех режимах. По собору вопросы были. По тюрьме нет, ее только расширяли.
Перемещение человека из XXI века в условия позднего Средневековья – суть заключения под стражу. Разве что вода холодная подается в камеры. И еще там есть теперь унитазы.
Но люди за дверью остались те же. И бойницы окон повернуты внутрь.
Арестантов там будут держать еще долго. Построено все солидно. Проверяющие уезжают довольными.
В туристических справочниках этот объект указан.
Описан так: «Сегодня, как и сотни лет назад, двери учреждения ИЗ-21/1 по-прежнему широко распахнуты перед новыми клиентами». И фотографии делают романтичные, со светом играют.
Ну а почему бы экскурсии рядом не поводить, раз все так сложилось?
Жаль, что не заводят внутрь.
Полковники с картонными звездами
Василий жил в камере СИЗО шумно. Именно жил. Невысокий, даже маленький, он был толст и подвижен, внезапно утомлялся и неожиданно засыпал, ярко грустил и уничтожающе хохотал.
Арестовали его по обвинению в получении множества взяток. Работал он руководителем пожарной лаборатории МЧС – научно-исследовательской, назидательно уточнил бы Василий.
Абсолютно надуманная структура – были раньше эксперты в штате пожарного ведомства и оставались бы, но нет, бюджет требует сущностей.
Расширение структур порождает должности, должности – звания. Сон разума.
Поэтому Василий был полковником. Брал он по-мелкому, дробно, много и часто, того стеснялся ввиду несопоставимости взяток со значимостью звания, коим гордился.
– Я полковник, – говорил он конвоирам, закладывая руки за спину.
– Да-да, – соглашались они и вели Василия на прогулку.
– Скажи мне, – спросил я его как-то, – а твоя лаборатория нужна государству?
– Конечно.
День выясняли. Установили печальное: полковник жил в заблуждении, будто он имел право выдавать разрешения на деятельность. Оказалось, что не только разрешительными полномочиями, но и правом проведения проверок он не обладал.