Человек случайностей (др. изд.)
Шрифт:
– А как ее звали?
– Розалинда. Как у Шекспира, забыла, из какой пьесы. Говорил, что будет высокой. Но когда умер, она была еще крохотной, умер от язвы желудка, и вот уже их обоих нет. Такая умненькая, хорошая девочка была, в школе успевала, это у нее от отца. Не могу поверить, утром проснусь…
– Не поддавайтесь горю, – сказал Гарс. – Нам всем предстоит умереть. Жизнь – недолгое путешествие через печальную страну, даже для лучших из нас. – Ему не хватало слов, которые могли бы стать в ряд с ее словами. – А чем ваш теперешний муж занимается? – спросил он, только бы не молчать.
– Что-то там связанное с продажей автомобилей, то работа есть, то нет. Сидел в тюрьме. Поэтому и вышла за него.
– Вы к нему хорошо относитесь?
– Не так чтобы очень. Все время ссорились. Не могла удержаться, чтобы его не сравнивать с Рупертом, и об этом ему говорила. А мужчины этого не любят. И жилье тесное, и деньги чуть какие появлялись, он себе забирал, из-за Розалинды ругались. Она была такой доброй, ласковой девочкой, очень огорчалась, когда, лежа в постельке, слышала нашу ругань, не могла уснуть. Норман никогда не выключал телевизор, и из-за этого тоже ругались, так она, бывало, придет в одной ночной рубашечке, ручки к нам протянет, так что даже Норману иногда стыдно делалось. Все могла вынести, пока доченька была со мной, мечтала о будущем, когда моя девочка станет такой высоконькой, может, студенткой. Это была будто такая дорога счастья, уходящая прямиком в будущее. А сейчас никогда уже ее не увижу, не обниму, не прижму к себе, ох, если бы можно было, и надо же было ей выбежать из фургона как раз в эту минуту, в ту единственную минуту, если бы окликнула ее, позвала…
Белый апокалиптический свет расщеплялся перед глазами Гарса, где-то были слезы, его слезы. Он подумал: вот что означает видеть перед собой смерть. Он вспомнил темную нью-йоркскую улицу, крик «Помогите!», тело, тяжело опадающее в сточную канаву, и себя, уходящего, уходящего. То был текст, написанный маленькими буквами. А сейчас – безжалостно высвеченная больничная палата, рука миссис Монкли, стискивающая его руку, ее нескончаемый плач, ее губы, мокрые от слез, – текст, написанный большими буквами. Вот оно, красноречие временно отсутствующего Бога. Но способен ли он прочитать, и вообще имело ли смысл читать?
Есть какие-то связи, но в силах ли он постичь их? Раз ребенок может выбежать на дорогу и погибнуть, то надо знать, как жить, чтобы этого не случилось. Существуют связи в мире, тайная логика, необходимая, как необходима математическая система. Возможно, для Бога эти связи и есть математическая система, магнетизм которой, обусловленный высшей необходимостью, приводит к тому, что прикосновение места и времени ощущается как волнение, как страсть. Иногда он распознавал это прикосновение и содрогался от его ужасной неотвратимости, понимая в то же время, что не сможет ему противиться. Так выглядит извечное предназначение. Эти смерти – просто знаки, может быть, даже несущественные. Они не представляют собой ни начала, ни конца. Перед ним простирается сама система. А в нем самом – везде одинаковая обжигающая необходимость. Но этот опаляющий мрак может ли быть для него чем-то большим, чем обыкновенным познанием? Может быть, так выглядит бездна, в которую его столкнули? Одинаково ли выглядит бездна для всех людей? Познание чего-то непонятного неразделимо смешано с иллюзией. Даже слова, изношенные до последней степени, сохраняют эту мглистость, тепло, без которого бедное человеческое существо, наверное, не сможет жить. Ибо чем будет действие без них и можно ли и дальше брести во мраке, когда утерян смысл? Абсолютное противоречие находится, наверное, в самом центре, но, несмотря на это, система существует, существует эта потаенная логика, единственная логика, единственный смысл.
Мэвис сидела расслабившись в огромном кресле. Уже стемнело. Мэтью со стаканом виски в руке тоже сидел в кресле, наклонившись к ней. Горела только одна лампа.
Говорили ни о чем и к большему не стремились. Говорили наобум, с большими паузами. Все необходимое уже сказано. Теперь можно говорить все, что душе угодно, ведь перед ними бескрайний спокойный простор времени. Мэтью расстегнул пиджак. Сейчас как никогда прежде ему было хорошо в собственном теле. Мэвис чуть коснулась его запястья, и он почувствовал себя просветленным и чистым, словно окруженный золотистым контуром, он слегка возвысился над повседневным миром; а желание, хотя уже сладостно реальное, еще терпеливо ждало своего часа.
Мэвис сидела, откинувшись на спинку кресла, сбросив туфли, расстегнув несколько пуговиц сверху, медленно водя рукой по шее и груди; и он видел в ней идеальное соответствие своим чувствам.
– Вот так, – говорила Мэвис, – я просто не знаю, что для Дорины лучше. Боюсь совершить какую-то непоправимую ошибку. Тут есть такой тонкий узелок, который только она может распутать. Разрезать нельзя. Иногда мне кажется, что она хочет, чтобы я подтолкнула ее к поступку. Но даже если и так, все равно это неразумно. Чем может психоаналитик помочь этому ребенку? Иногда то, что очевидно, как раз и требует самого большого труда. Но психоанализ – слишком грубый инструмент. Дорина видит, она видит.
– Что видит?
– Нечто. Мне кажется иногда, что она видит невидимое. Поднимает брови, я иногда замечаю, словно чему-то удивляется. Ей нужно снова отыскать Остина, они должны сойтись, когда придет подходящий момент. А скоро ли придет, не знаю.
– Ты ставишь задачу, но не даешь решения.
– Правильно поставить задачу – это уже отбросить некоторые неудачные решения.
– В поведении Дорины тебя беспокоит только одна какая-то деталь, или тут целый набор факторов, возможно, друг с другом не связанных? Когда имеешь дело с кем-то, испытывающим такого рода трудности, появляется соблазн все упростить, представить, что есть только один ответ, один выход.
– Не могу сказать. Мне кажется, что-то одно. И я верю, что все решится. Я так хочу… освободить ее, что ли… выпустить на волю, как птичку. В общем, трудно выразить…
– То есть тебе кажется, что она потом сможет… как бы это выразить… спасти… Остина?
– Да. Я верю в это.
– Просто веришь?
– Да. Тут есть что-то религиозное. Чтобы помочь другим людям, надо верить, вера может помочь.
– Возможно. Остину нужна работа. Я пробовал для него найти. И Джордж тоже. Дело непростое. Его возраст и физический недостаток… Ну и слухи, которые вокруг него бродят.
– Знаю.
– Все вместе может сделать наши усилия тщетными.
– И все же надо действовать. Я хочу, чтобы Дорина встретилась с ним, хочу пробудить в ней стремление к встрече. Если хоть какой-то ангел-хранитель печется о нем…
– Да, и он знает об этом, – сказал Мэтью. – Но мне с ней видеться не имеет смысла.
– Это и невозможно.
Их взгляды встретились.
– Если бы только, если бы…
– Что, Мэвис?
– Если бы оказаться вдвоем где-нибудь в совершенно новом месте, мы смогли бы найти счастье!
Мэтью выдержал ее испытующий взгляд.
– Не думаю, что этого достаточно.
– Я знаю. Но бывают минуты, когда любовь так измучивает человека, что, окончательно выбившись из сил, он понимает: тонкий механизм приводит в движение не река, а струйка воды.
Мэтью улыбнулся ей:
– Мне кажется, твоя река и твой механизм здесь…
– Да, да…
– Но я тоже хочу, чтобы… Тебе хотя бы дано умение говорить о любви. Что я могу сделать для Остина? Знаешь, я ведь ради него вернулся.