Человек-Т, или Приключения экипажа "Пахаря"
Шрифт:
– Дар, говорите. Хорошо, допустим, дар. Только откуда вы знаете, что дар этот именно от бога?
– Так ведь любой дар, внучок, от бога. Дьявол-то даров не дает. Дьявол всегда сделку предлагает. Я, мол, тебе, а ты за это – мне. Но дьявол и в другом силен.
– В чем же?
– В том, что он умеет так иногда дело повернуть, что человек свой дар, от бога полученный, на его, дьявола, пользу тратит. Богу от этого больно, но не может он у человека дар отобрать, потому что всегда надеется, что человек от дьявола отвернется. Хоть в последнюю каплю-секунду жизни
– Вы со мной прямо как с маленьким мальчиком разговариваете, – усмехнулся я. – Дар. Бог. Дьявол. Как-то все очень просто у вас выходит.
– А ты маленький мальчик для меня и есть. Знание-то истинное не только от прочитанных книг приходит – оно от сердца твоего к голове поднимается. Сердце надо слушать, тогда и многое понять можно, что раньше запутанным да трудным казалось. Сердце, оно не обманывает. Потому что через сердце с нами господь разговаривает.
– Сам? – я все еще пытался выглядеть ироничным. – Послушаешь вас, дед Евсей, и можно подумать, что вы с богом лично каждый день говорите.
– А как же! – удивился старик. – Говорю, конечно. Каждый день говорю. И всякий человек с ним каждый день разговаривать может. Стоит захотеть только.
– А вы один живете? – постарался я сменить тему. Не потому, что о боге мне было рассуждать неприятно. Просто не готов я был к таким рассуждениям. Но старик меня заинтересовал. Шла от него какая-то уверенная и спокойная сила. Сила человека, который на самом деле знает.
– Почему один? У меня здесь полно родни. И сын, и внуки, и правнуки, и праправнуки есть. Многие уехали. Кто в город Хабаровск, кто и вовсе на остров Сахалин, но много и здесь осталось…
Мы еще долго беседовали, сидя на теплом, нагретом солнцем крыльце. Дед Евсей рассказывал о себе, о прошлом и настоящем. О том, что иногда лечит людей травами и наговорами. Лечит, когда врачи помочь не могут и когда люди сами обращаются. Обращаются не часто. Колдуном считают и власти боятся. Не всякий, бывает, и на улице поздоровается. Жалко таких – во тьме живут. И еще того боятся, что о боге он открыто говорит. Советская же власть бога не жалует. Ну и тех, кто бога любит, тоже. А как же иначе. Да только не долго уж той власти осталось. Может, два десятка лет, а может, и того меньше. «Да что тут говорить. Ты, внучок, про это лучше меня знаешь».
Домой я вернулся уже ближе к вечеру. Попрощался с дедом Евсеем, зашел за избу – подальше от любопытных глаз и легко перенесся обратно. Как будто и не было этих долгих, только что преодоленных километров и лет.
Вернулся я прямо к трезвонящему телефону.
Это была Маша.
– Ну, наконец-то! – воскликнула она в трубку. – Где ты пропадаешь? Домой звоню – нет никого, на мобильник – не отвечаешь. У честной девушки, знаешь ли, и подозрения всякие могут возникнуть.
Н-да, не объяснять же, что там, где я был, мобильная связь существует разве что в фантастических романах…
– Что случилось-то? – я постарался избежать
– У меня – да. Если, конечно, не считать, что мы три дня не виделись.
– Э-э…
– Но я тебе не по этому поводу звоню.
– Черт, по-моему, более серьезный повод даже трудно себе вообразить!
– Хорошо, об этом потом поговорим. А теперь слушай. Ты можешь помочь?
– Машенька, для тебя – все, что в моих силах…
– Это не для меня. То есть все равно что для меня. Я почему спрашиваю. Все-таки ты довольно известный журналист и…
Все-таки женщина – это… всегда женщина. Даже такая, как Маша.
– Родная, да в чем дело-то? – не выдержал я. – Говори прямо, не стесняйся.
Дело оказалось в следующем. Один из Машиных любимых воспитанников, семилетний мальчик по имени Костя, попал в больницу с каким-то редчайшим заболеванием крови. По сути, на данный момент он находился при смерти. Спасти его могло лекарство, которое в ограниченных количествах выпускалось только в Соединенных Штатах и больше нигде. Папа мальчика Кости, очень, по Машиным словам, влиятельный и богатый человек, поднял на ноги всю Москву и чуть ли не половину России, но лекарства этого не нашел. Так вот, не мог бы я, используя свои многочисленные журналистские связи, постараться это лекарство в Москве все-таки найти?
– Погоди, – сказал я в трубку. – Журналистские связи не чета связям деловым или дружеским. Ты слишком обо мне высокого мнения. Папа этого мальчика, он кто?
– Ох, Ленечка, не знаю. Костя всегда говорит, что его папа бизнесмен. Но мне кажется, что его бизнес… как бы сказать… не совсем честный.
– Почему ты так думаешь?
– Не знаю. Женская интуиция, наверное. И потом, я видела его несколько раз. Знаешь, по манере общаться, по внешнему виду и окружению человека можно о многом догадаться.
– И ты догадалась, что он бандит?
– Я не знаю, бандит он или нет. В конце концов, где ты вообще в России встречал абсолютно честный бизнес? И пойми, мы не о папе Кости говорим, а о самом Косте. Если лекарство не найти в течение суток, то мальчик, скорее всего, умрет. И мне тогда будет очень и очень больно. Ты это понимаешь?
– Я это понимаю. Я одного не понимаю. Как это такой богатый и влиятельный папа не смог достать для умирающего сына существующее, я подчеркиваю – существующее на свете лекарство. Слетал бы в Штаты, в конце концов, и все дела.
– У них там что-то не получилось с визой. И с человеком, который там, в Америке, лекарство это достал, тоже что-то произошло, и он не смог вылететь в Россию. И передать лекарство тоже не смог. То ли полиция его арестовала, то ли еще что-то в этом роде. И теперь…
– Погоди, тебе-то откуда все эти подробности известны?
– Я… я в больнице была. Костя попросил, чтобы я пришла. И там случайно услышала обрывок разговора. Ну, и поняла, что дело совсем плохо. Поэтому и звоню.
– Ясно. Скажи, ты этому, Костиному папе, сказала, что попробуешь помочь?