Человек укравший бога (сборник)
Шрифт:
Несмотря на толкование учеников, проповеди Иошуа многие воспринимали буквально. Даже его мать и братья не понимали его, когда он говорил:
– Вы думаете, что я учу миру на Земле. Я же учу разделению. Разделятся отец с сыном и сын с отцом, мать с дочерью и дочь с матерью, свекровь с невесткою и невестка со свекровью. И станут человеку неприятны семейные его. Отдаст на смерть брат брата и отец дитя свое, и дети поднимутся на родителей и предадут их смерти.
Многих пугали такие речи, но едва ученики успокаивали народ, как Иошуа говорил слова еще более странные:
– Я – хлеб жизни. Плоть моя – истинная пища, а кровь моя – истинное питье. Кто съедает мою плоть и пьет мою кровь, тот во мне, а я в нем.
После таких слов даже для апостолов речи Учителя делались непонятными и загадочными.
– Учитель, – говорили они, – жестоки и странны твои слова. Не всякий может их слушать и понимать.
А фарисеи за такие речи впрямую объявили Иошуа злым духом и пытались призвать его в суд.
Он отвечал посланным:
– Все, что я говорю – истина. По вашим законам для установления истины надо свидетельство двоих. А я есть я сам и еще Отец мой во мне. Так что слова мои – свидетельствоИ не пошел в суд, чем довел фарисеев до белого каления. Они тогда стали требовать:
– Так скажи, Бог ты или не Бог? А то все ходишь вокруг да около.
На это он им ответил:
– Я и Отец – одно целое.
– И что дальше? То ты Храм, то ты Овет, то ты Врата, то ты Хлеб, то ты Жизнь. Теперь ты и Бог – одно целое. Что значит «одно»?
– Разумный да разумеет, – ответил им Иошуа и с этим ушел.
Теперь уже весь простой народ почитал его Царем небесным, а заодно – и царем иудейским. Он и сам до такой степени поддался этому настроению, что накануне Пасхи, принимая царские почести, въехал в Иерусалим на осле – царском символе.
Но, в отличие от настоящего царя, Рим его не признал и признать не мог. Римская империя была государством, где законы соблюдались строго, а особенно в части сбора налогов. А к чему призывал новоявленный царь? Не пахать, не сеять, не признавать законов, не платить податей? Довольно-таки странный царь.
И обычно у царей бывает трон.
Но троны просто так не даются. Троны завоевывают.
А тот народ, что шатался за плотником ни работать, ни воевать не хотел. Им подавай все просто так, словно по мановению волшебной палочки. Что между прочим им всегда и обещал Иошуа: «Верьте в меня, и все вам будет».
Поэтому видя, что тут пахнет римскими палками, нестойкие опять разбежались от своего учителя.
А священники, имея довольно шпионов в окружении новоявленного Бога, поняли, что пришла пора принять самые решительные меры – тот уже раздает своим «овцам» посты и должности, причем не только евреям, но и грекам.
Поэтому члены Синедриона – с одобрения, конечно, царя Ирода – приговорили Иошуа к смерти. Дело поручено было первосвященнику Каиафе.
Они рассуждали так: если сейчас не остановить новоявленного Бога, толпы его последователей могут спровоцировать большие беспорядки, а это наверняка приведет к потере тех остатков государственности, которые были частью вытребованы, а частью выкуплены израильтянами у римских чиновников.Теперь судьба Иошуа для Небесной Канцелярии стала понятна. Многие там были довольны, что люди сами разобрались, кто есть кто. Ну, а с душой бедолаги на небе как-нибудь разберутся.
Не просчитали только Доброго Ангела Иошуа.
Он-то и нашептал своему подопечному, что с ним скоро случится беда: «Пора готовиться».
Иошуа с перепугу заставил своих апостолов вооружиться ножами, а Иуду Искариота, как самого умного и хитрого, послал к Каиафе, разведать обстановку.
Первосвященник обрисовал Иуде довольно мрачные перспективы как для самого Учителя, так и для его апостолов и тут же предложил ему тридцать монет серебром за свежие сведения о планах сына Божьего. Иуда вернулся к Иисусу и рассказал, что готовится казнь, что все настроены очень серьезно: даже ему, апостолу, предложили денег.
– Сколько? – спросил Иошуа.
– Тридцать серебром.
– Что-то уж очень мало.
– Раньше они нам и куска хлеба не предлагали. Тут что-то не так, Учитель. Надо бежать.
Иошуа понимал, что сбежать с дюжиной апостолов вряд ли удастся. Но и уходить одному тоже несподручно.
Он решил захватить с собой и своего казначея. Тем более что просто так забрать деньги у него представлялось делом крайне сложным. Он познакомил с планами побега Иуду, и тот сразу согласился. Только добавил:
– Учитель, может я и те тридцать серебренников захвачу? А заодно найму проводников и мулов.
– Ладно, я подумаю… – ответил Иошуа. – Если что, я тебе дам знать во время трапезы.
Остальным своим ученикам он решил сказать, что призван пред очи Отца своего Всевышнего. А там, на небе, он выпросит для апостолов, верных своих учеников, все, чего они только захотят.
Апостолы не очень-то поверили этим сказкам. Тогда Иошуа перед «Вечереей» сам омыл ноги всем своим верным слугам. Те, видя такое, устыдились своих сомнений. А Иошуа знаком послал Иуду готовить побег.
Иуда ушел.
Но Иошуа, направляясь на ночлег в сад Гефсиманский, все никак не мог избавиться от своих апостолов. Особенно крепко в него вцепился апостол Петр. Почуяв, видимо, что-то неладное, он стал спрашивать, куда это ушел Иуда и где деньги. Иошуа испугался разоблачения и сказал, что Иуда предал его и сбежал. «Как, впрочем, предадите и сбежите от меня все вы – мои ученики», – добавил он.
Петр возмутился:
– Как ты можешь так думать, Учитель? Мы столько лет с тобой. Ни Иуда, ни я никогда тебя не предадим. Я просто подумал, что ты послал его за покупками для праздника Пасхи.
– А ты от меня отречешься первым, – зло сказал Иошуа и стал молиться, чтобы хоть так отвязаться от Петра.
В это время вернулся Иуда с проводниками и мулами, но, увидев рядом с учителем злого Петра, растерялся. А Петр, увидев растерявшегося Иуду, заподозрил недоброе и, вспомнив слова Учителя, закричал:
– А, это ты, предатель!
Потом выхватил нож и отрубил ухо первому попавшемуся проводнику, думая, что тот – переодетый воин.
Иуда растерялся еще больше. «Меня обвиняют в предательстве?» Он бросился к Иошуа и, целуя полы его туники, начал клясться в верности.
Иуда громко клялся, Петр махал ножом, Иошуа в истерике катался по земле, а человек с отсеченным ухом орал во всю глотку. И всех, конечно, забрали солдаты, охраняющие покой ночного города.
Правда, в этой свалке все апостолы сумели смыться, кроме самого учителя.Когда поутру римские чиновники стали расследовать скандал в Гефсиманском саду, неожиданно выяснилось, что там был задержан и сам Иисус Христос, новоявленный Бог. Но центурионы не стали ввязываться в дела духовные и передали его священникам.
Иошуа отвели
Тот сразу сообразил, кто попал к нему. И, не мудрствуя лукаво, быстро организовал судилище.
Иошуа обвинили в попытке разрушения Храма и в обмане о построении его в три дня. Свидетелей этих преступных речей конечно было много.
И Иошуа, видя, что дела плохи, решил всех напугать и впервые заявил, будто он и есть Бог. К его удивлению, никто не испугался. Наоборот, обрадовались. Фарисеи быстро объяснили людям:
– Раз он Бог, значит, бессмертен, а раз бессмертен, то если его римляне и распнут на кресте, вреда ему не будет.
Суд тут же признал его виновным и приговорил к смерти.
Затем новоявленного Бога потащили к римскому прокуратору Понтию Пилату, чтобы тот утвердил решение Синедриона.
Понтий Пилат, узнав, кого к нему привели фарисеи, отослал их всех к Ироду.
Ирод, «налюбовавшись» на Иисуса Христа, о котором очень много слышал, утвердил решение священников и отправил их опять к Пилату.
Пилату все это начало надоедать. У него в застенке полно было настоящих преступников, воров и убийц, которых надо было казнить сегодня, а тут какого-то сумасшедшего то и дело приводят к нему. Он решил выпороть Христа и прогнать на все; четыре стороны.
Но Каиафу и форисеев это не устраивало. Они пригрозили Понтию Пилату доносом в Рим, что он, римский прокуратор, помиловал человека, призывавшего народ Израиля не платить Риму подати.
Пилат задумался. Потом велел привести к себе этого странного человека.
– Правда ли, что ты призывал народ не платить Риму?
Если бы Иошуа ответил отрицательно, то спас бы свою жизнь. Но он, уставший и замученный, сказал:
– Все на Земле от Бога и платить надо только ему. И это – истина.
Услышав такое, Пилат велел распять Иошуа.
Он был римским патрицием. И процветание Рима считал святым делом каждого римлянина.Положили Иошуа на спину крест – орудие римской казни – и вместе с еще двумя осужденными повели распинать.
На горе Голгофе солдаты вкопали три креста и распяли на них приговоренных.
Иошуа оказался посередине.
Воины, едва начальники ушли, как обычно, быстренько закололи двоих. Но Иошуа зеваки просили до поры не убивать. Многие еще верили, что он сын Божий, и все ждали, что он вот-вот явит свою силу и сойдет с креста. Но ничего такого не происходило.
Да и сам Иисус тоже ждал чуда, веря, что он и на самом деле сын Божий, что сейчас Господь придет и покарает мучителей, а его сведет с креста и одарит.
Но и этого не произошло.
Разочарованные люди стали кидать в лжесына Божьего каменьями, плевать в его сторону и всячески поносить. А когда он, изнемогая, попросил пить, кто-то предложил дать ему последний шанс: напитать губку не водой, а уксусом и подать ему на копье. Если Иошуа Бог, он превратит уксус в воду и напьется, а если нет… что ж, на все воля Божья.
Когда ко рту Иошуа поднесли губку, он с жадностью вцепился в нее, пытаясь высосать все до последней капли.
Высосал. Глотнул. И умер.
Люди же в толпе, поняв, что распяли не Бога, а обыкновенного плотника, разочарованно пороптали и разошлись по домам.Ангелы приняли израненную душу мечтателя и явили пред суровые очи Создателя.
– Да, натворил ты дел, парень, – покачал головой Создатель. – Наломал дров в моем царствии Земном. Но что сделано, то сделано. Я сам прохлопал. Хоть и не без твоей помощи, конечно.
И задумался.
– Вот мое решение! – объявил он наконец. – Будешь жить на Земле в виде учения своего. И будешь страдать болью и горем от дел твоих и имени твоего до той поры, пока не восстановиться естественный ход жизни и событий на Земле.
И отпустил душу Иошуа на муки, дотоле на Земле невиданные.Вот уже третье тысячелетие плачет Ангел Добра, жалея своего господина, бедного плотника Иошуа, более известного людям под именем Иисуса Христа, проповедника из Назарета.
Всё последнее
С самого момента рождения, с самой первой встречи человека с Новым Миром его постоянно преследует обязательность наступления ПОСЛЕДНЕГО.
Последняя капля материнского молока.
Последний шлепок по попе.
Последняя воспитательница в детском садике.
Последний Кощей Бессмертный и последняя Баба-Яга.
Последний самокат.
Последний первый звонок в школе.
Последняя выученная буква в алфавите.
Последняя двойка.
Последняя учительница.
Последняя детская любовь.
Последний институтский вечер.
И наступает другой, длительный период в жизни, когда ты живешь, не думая и не подозревая, что скоро все то, что тебя окружает, и что ты делаешь, опять встанет в шеренгу за право переступить линию падения финишного флажка, то есть стать последним в жизни.
У кого-то это «последнее» наступает раньше, у кого-то позже. Но все же наступает.
И как не крутись по жизни, как не вертись в изобретательности отсрочки этого «последнего», наступает:
Последняя рюмка вина.
Последний танец.
Последняя любовь.
Последнее «Прости».
Последний друг.
Последний рабочий день.
Последний луч солнца.
Последний всплеск сознания.
Последний путь.
И наконец последнее пристанище, где ты становишься полноценной пылинкой мироздания и вместе со всей Вселенной, как ее неделимая часть, несешься в бесконечном Космосе туда, где, оказывается, только теперь наступает начало.
Первая встреча с Создателем…
Первый справедливый взгляд на земную жизнь.
Первое ощущение великого и бескрайнего.
И первые минуты того Первого, которое теперь уже никогда не станет Последним.
Конспект
«Происхождения меня, моей семьи, моей собственности и моего государства».
Произошел я, как это ни странно, от женщины, но самое странное, что к этому каким-то образом оказался причастен и мой отец.
А ведь в истории человечества бывалой так, что женщины производили на свет весьма достойных сыновей без непосредственного участия своих мужей.
Впрочем, тривиальность моего происхождения меня особо не удручала.
Рациональность, присущая моему характеру уже тогда, надежно страховала меня от огорчений по поводу таких вот пустяков.