Человек укравший бога (сборник)
Шрифт:
Итак, я родился.
И на низшей ступени своего развития был еще диким. Ареалом же моего первого постоянного жизнепребывания была сладкая и теплая материнская грудь.
Кормили меня в то время исключительно материнским молоком.
А поскольку мне это очень скоро надоело, я решил от невнятного писка перейти к членораздельной речи, чтобы разъяснять окружающим полезность для меня других напитков, изобретенных человечеством.
Такого же рода стимул побудил меня и ходить.
Когда я продемонстрировал окружающим, что есть такая штука, как огонь, и что он применим не только для разжигания сигарет и войн, но и для поджаривания рыбок из аквариума, эту новую инициативу мои воспитатели оценили по достоинству.
Первым оружием, увиденным в руках взрослых, был брючный ремень моего родителя. С его помощью он пытался доказать мне несостоятельность эмпирических методов познания окружающего мира.
Стоя потом в углу, я прикидывал, не лучше ли поджарить и съесть вместо рыбок моих воспитателей.
Теперь-то
И в таком состоянии я пребывал довольно долго: бил посуду, обламывал ветки с деревьев во дворе – изобретение рогатки, а затем и лука значительно продвинуло меня по пути к цивилизации.
Все мои новые начала находили преданных последователей на соседних улицах, и это привело не лучшую часть человечества, то есть взрослых, к пониманию, что как варвар я созрел вполне.
Так для меня наступила следующая фаза развития – варварство.
У этой ступени моего развития было одно несомненное преимущество перед дикостью – я все же отказался от идеи людоедства.
Я освоил металлургию: переплавлял свинцовую оболочку телефонного кабеля, который воровал на стройках, в грузила для донных удочек и стволы для самодельных пистолетов.
Примерно в это же время заботливые родители отдали меня в школу, где я научился письменности.
Я завел себе дворняжку с обрубленным хвостом, и все окружающие сошлись во мнении, что для меня настало время цивилизованного развития.
Если на стадии дикости я потреблял только натуральный продукт – сладкое молоко матери, то в варварском состоянии уже приобщился к успехам биохимической технологии в виде дедовой вишневой настойки.
Когда же я вступил в цивилизацию, то через своего старшего кузена познакомился с таким видом искусства, как порнографические открытки из жизни за рубежом.
Твердо ступив на стезю цивилизации, я понял, что в соответствии с мудрыми заветами великого Фридриха должен обзавестись семьей.
Вначале у меня преобладали неупорядоченные половые связи, так как длительное парное сожительство приравнивало меня к ленточной глисте, у которой каждая проглоттида, имея полный женский и мужской половой аппарат, всю свою жизнь только и делает, что совокупляется сама с собой.
Такой вот апофеоз добродетели и верности меня не прельщал.
Поэтому я перепробовал все, что дали цивилизации ирокезы, греки и изобретательные римляне: это и промискуитет, и групповой брак, и многоженство; дошел до единобрачия.
Спасало меня всегда только одно: очень сложно было соотнести степень моего умственного развития и предпочитаемую форму полового общения.
И только когда мне объяснили, что все эти мои отношения с женщинами сводятся к извечному противоречию между полами, проходящему через всю мировую историю, я наконец вступил в фазу порабощения, то есть единобрачия.
А раз уж я увяз по уши в моногамии, то мне, естественно, понадобилось определенное количество частной собственности.
Приобретя пару трусиков и некоторое количество прокладок, я полностью поработил мой извечный антипод – жену.
После ее порабощения я плюнул на все и вся и прибег к продукту трехтысячелетнего существования единобрачия – к адюльтеру.
Но после этого мне объяснили, что мое отсутствие в семье не освобождает меня от отцовских обязанностей по отношению к ребенку, зачатому и рожденному во время законного брака с законной женой.
Но поскольку одновременно с возникновением семьи я сделался частным собственником, то мой брак оказался заключенным только по чистому расчету, и от этого он неожиданно превратился в иную, более грубую форму семейного общения – в гетеризм.
И я решил отказаться от собственности, но тогда у меня никак не могла сложиться моя семья, а раз не сложилась бы семья, значит, не было бы и ее результата – цивилизации, то есть я навечно остался бы в грудничковой дикости.
Но тогда не было бы ни истории, ни самого человечества со всеми его пороками и революциями, ни гениев с ворованными у бога идеями о всечеловеческом братстве и равенстве.
Но таких чудиков, как я, оказалось довольно-таки много, и чтобы мы, идиоты, не пожрали друг друга в процессе отстаивания взаимоисключающих интересов, те, кто поумнее нас, стоящие над нами и в то же время рядом с нами, создали для нас такую чудную штуку, как Государство.
Определили мне в этом чудном Государстве Территорию, а чтобы я не сбежал из этого рая, мне подарили всяческие Власти, а чтобы и Властям было хорошо, они (для моего же блага, конечно, – чтобы меня не влекло понапрасну с отведенной мне Территории) придумали брать с меня за мою охрану взносы, то есть Налоги.
И вот итог происхождения меня самого, моей семьи, моей собственности и моего государства: я сделался круглым дураком и лицемером.
И поэтому ум мой застыл в смятении и замешательстве перед неким гениальным произведением, где говорится, что всякое благо для одних непременно обращается злом для других.
Это в полной мере относится и к завещаниям.
Не пишите, люди, идиотских завещаний. Даже если вам кажутся они гениальными.Нюрберг
Генеральный
Много телефонов: около десятка стояло на крышке столика, еще столько же внутри его, прикрытые откидывающейся вниз дверкой, и еще один, главный телефон был заперт на ключ в отдельном ящике большого стола.
Прокурор был молод для Генерального, ему было едва за сорок, но он был единственным за последние десять лет Генеральным прокурором, которого Нижняя палата утвердила единогласно, и он этим очень гордился.
Было семь утра.
Никогда еще прокурор не приходил на работу так рано.
Позади осталась бессонная ночь, от этого ужасно ломило правый висок; он то и дело потирал его щепотью, и тогда казалось, что боль уходит, но стоило убрать руку, как ломота опять захватывала висок, медленно вползала в ухо и перебиралась дальше, в зубы. Стараясь не двигаться резко, прокурор сел в кресло, включил настольную лампу, положил руки на свой пустой стол и стал ждать.
Ждать телефонного звонка.
Он знал, что звонок непременно будет, но все же вздрогнул, когда в столе глухо задребезжало.
Отпирая стол, он почему-то засуетился и чуть не обронил телефонный аппарат, доставая его из неудобного ящика.
Потом осторожно поставил телефон на столешницу и, прежде чем снять трубку, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.
Телефон был такой же, как и все остальные в этом кабинете, лишь на месте диска желтела маленькая табличка с одним – единственным словом «ПРЕЗИДЕНТ».
Аппарат настойчиво звенел.
Генеральный протянул руку, положил ладонь на прохладную пластмассу аппарата, подождал какую-то долю секунды и плавно поднял трубку.
И сказал неожиданно для себя громко:
– Слушаю.
– Доброе утро. – Голос Президента, как всегда в начале разговора, ничего не выражал, был ровным и спокойным.
– Доброе утро, господин Президент.
– Доброе, доброе… Мне только что показали ваше вчерашнее выступление по телевидению. Что означает ваше заявление?
– Оно означает, господин Президент, что мною возбуждено уголовное дело по факту геноцида в предвоенный период правления страной.
– Понятно…
Пауза.
Потом, после паузы, опять ничего не выражающий голос Президента:
– Понятно. Но почему не посоветовался?
Теперь пауза была за прокурором. Президент перебил ее, уже с иронией:
– Побоялся? Думал, что начну руки выкручивать, за фалды хватать? Если честно?
– Да.
– Хорошо… А как тебе это в голову пришло? Кто научил?
Эта привычка Президента переходить с «вы» на «ты» всегда говорила, что он уже в нормальном настроении.
Прокурор, поняв это, немного успокоился и стал обстоятельно докладывать:
– Шесть месяцев назад мне в руки совершенно случайно попал десятитомник «История Отечества в свидетельствах и документах». В этих книгах были изложены чудовищные факты геноцида, причем подтвержденные подлинными документами. По моему указанию была создана группа, которая на основании ссылок этого издания приступила к изучению архивов. После шестимесячной работы стало ясно, что факты, изложенные в книгах, действительно имели место и содержат состав преступления, предусмотренного Уголовным Кодексом. Эти факты поразили меня, господин Президент, и я решил, что должен…
– Должен был вначале представить документы мне с пояснительной запиской, – перебил его Президент. – Сам-то хоть представляешь, что уже началось после твоего выступления?
Второй Нюрнберг. Это тебе не просто уголовное дело. Вначале надо было все просчитать.
Политика… Думаешь, ты один такой умный, а Президент живет и ничего не знает, ничего не видит? Ошибаешься. Все уже готовилось. Только другой службой.
И не одной… Причем делалось все поэтапно и осторожно. А теперь эту твою кашу придется расхлебывать большей кровью, чем думалось.
Поспешил ты…
И Президент замолчал. Надолго.
Прокурор тоже молчал. Он понимал: сейчас Президент примет решение, от которого будет зависеть и его дальнейшая жизнь, и судьба этого колоссального дела.
Наконец Президент, выйдя из каких-то своих раздумий, сказал:
– Ладно… Когда – никогда это надо было начинать.
Нюрнберг так Нюрнберг.
И Президент, не прощаясь, положил трубку.
Общее сумасшествие человечества
Сумасшествие одного человека всегда очевидно среди не сумасшедших. Его единоличное поведение резко отличается от поведения большинства окружающих его людей.
Из своего детства я помню дурачка Митю, который стоял целыми днями у дороги, раскачиваясь, пускал слюни и хлопал в ладоши. И так изо дня в день, из года в год.
Ну что плохого в том, что Митя-дурачок стоял у дороги?
Ничего, если бы он стоял один день или не по своей воле, а в силу своей работы, как инспектор ГАИ, например, то тогда никто бы не принял его, за сумасшедшего.
Или что плохого в том, что человек стоит и хлопает в ладоши? И нормальные хлопают. Например, в театрах, на концертах да и просто из удовольствия или желания похлопать, когда ладони чешутся.