Человек в красном
Шрифт:
***
— Сашка, — раздался её голосок. — Знаешь, что?
— Что? — Я повернул голову и увидел её довольную мордашку.
— Ты - дурак, — она ухмыльнулась.
— И почему же? — Я непонимающе приподнялся с земли на локтях.
— Не знаю, — она пожала плечами. — Вот смотрю на тебя, и понимаю.
— Посмотрим, как ты заговоришь, — я сложил руки на груди. — Когда я буду главой Политбюро!
Девочка громко засмеялась и тоже поднялась с земли. На её чистом, гладком лице бегали солнечные блики, отражённые
— Нашёлся тут, — она вытирала выступившие слёзы. — Генеральный секретарь Советского союза, Александр Евгеньевич Коршаков! Какие ваши указания, товарищ генералиссимус?
— Ты что, не веришь?! — Я вскочил на ноги. — Вот увидишь, я всем покажу, что я не просто Сашка Барин! Думаешь, не смогу?!
— Сможешь-сможешь, — она тоже встала на ноги и обняла меня. — Ты всё сможешь!
— Я… я смогу! — Слегка напугано повторил я.
— Мы вместе будем жить в кремле, — прижалась она ещё крепче. — Ездить по разным странам, кушать все-все сладости, которые только захотим.
— Да, — я неуверенно положил свои руки на её плечи. — И у нас будет волга, чёрная.
— Всё так и будет, — она не отпускала меня. — И звать меня будут…
***
— Елена Яковлевна Коршакова, — разомкнул я сухие губы. — Лена.
Кончилось лето, и она уехала, а я даже не узнал, в какой город. С тех пор я не получал даже письма. Но каждый раз, засыпая, я возвращался на берег той реки и вновь чувствовал прикосновение её рук и неуверенное, быстрое дыхание.
Со временем из памяти стёрлось всё: школа, комсомол, институт, краткосрочные знакомства и связи на одну ночь. А образ Лены становился всё ярче, образ лагеря, в котором я учился жить, как все, всплывал всё чаще.
Я всё больше мрачнел, чаще злился, и вскоре от того сорванца, Сашки Барина, не осталось и следа, я стал Александром Евгеньевичем Коршаковым, сержантом специальной службы. Всё, что у меня есть - мой наган и чёрная шинель.
Я давно потерялся среди бесконечных будничных дней, вечно серых, одинаковых. Я бесцельно и беспрекословно выполнял задачи, которые передо мной ставило командование, с надеждой получить ещё одну звёздочку на погон, ещё одну премию.
Из размышлений меня вывел звонок телефона, звонкий и раздражающий. Я, уже привыкший к внезапным звонкам, вскочил с кровати и вмиг подлетел к трубке.
— Александр у аппарата, — чётко проговорил я. — Слушаю.
— Жду, — после долгого молчания раздался басистый, прокуренный голос.
Послышались короткие гудки. Я знал, кто это. Знал прекрасно. Он никогда не говорит по телефону, не называет своего имени, но при всём этом имеет надо мной безграничную власть, потому противиться я не стал.
Несмотря на то, что на улице уже темнеет, я снова надел форму, надвинул на глаза козырёк фуражки и двинулся к выходу. Мать всё ещё спала, видимо, сегодня она меня
На улице к вечеру похолодало; хотя эти места и не славятся особыми морозами, но сегодня на удивление зябко. На улице не было никого: ни детей, ни взрослых, а машин в этих краях и без того мало.
Единственное место, где я встречаюсь со своим «другом» — малозаметный одноэтажный дом на самом краю Райцентра. Мы не особо жалуем лишние глаза и уши, потому неофициальные встречи - самое оно для нас.
Я вышагивал медленно, пиная перед собой какой-то камень, уныло созерцая погружённый в ночной мрак городок. Совсем недавно это был закрытый научный центр, и каких только экспериментов рядом не проводили.
Правда, совсем недавно случилась какая-то авария, что-то сталось с одним из очень грандиозных проектов. Всё случилось два года назад; командование тогда всполошилось, да, что уж там, вся госбезопасность стояла на ушах. Меня, молодого сержанта, никто в эти дела, естественно, не посвящал.
Сейчас все проекты, прилегающие к территории Райцентра, закрыты, насколько мне известно. Но вокруг ошивается огромное количество всяческих мародёров и иностранных наймитов, которые так и жаждут сунуть нос в тёмное прошлое Советов.
Передо мной стоял приземистый домик с занавешенными окнами и слегка покосившимся крыльцом — место наших негласных встреч. Вокруг шумели сверчки, где-то вдали раздавались вороньи крики, наперебой спорящие о чём-то.
Со скрипом я вошёл внутрь и погрузился в темноту, на ощупь добрался до кухни. С характерным звуком зажглась керосиновая лампа, и передо мной предстал мужчина в длинном чёрном пальто и клетчатой кепке, натянутой почти на глаза. Лицо его покрывала обильная щетина, на правой щеке виднелись глубокие рубцы, в зубах мужчина сжимал сигару.
— Садись, — еле слышно сказал он и указал на табуретку перед собой.
Я сел и выжидающе посмотрел на него. Мужчина не торопясь убрал руки с истёртого старого стола и вытащил из-за пазухи конверт, крепко-накрепко запечатанный.
— Пришло сообщение, — хрипло и всё так же медлительно произнёс он. — Севернее Райцентра есть село — Красное, день езды отсюда.
— Подробности.
— Говорят, чертовщина там, — он сделал затяжку. — Дети пропадают, девушки молодые.
— Больше ничего?
— Нет, больше ничего, — мужчина развёл руками.
— Кто письмо прислал? — Я кивнул на конверт, который всё лежал на столе.
— Анонимка, — он затушил сигару.
— Ну, я тогда пошёл?
— Вот, Саня, — он поднял на меня свои глаза, один из которых заплыл в результате ранения. Да и вообще, лицо его не отличалось красотой — нос горбатый, волосы слегка тронуты сединой, под глазами вечные синяки, зубы жёлтые от курева. — Неужели ты и впрямь такой ярый коммунист? С таким-то отцом, как у тебя… слабо верится.