Человек в круге

Югов Владимир

– Прибежит ковалевщина. А это... Это очередное беззаконие.

Я подошел к телефону.

– Погоди, - сказал Кравцов, - давай сидеть до утра. Иначе я пойду и тоже повешусь.

– Скажи, какие-то документы о том... Ну о том...

– О заставе?

– Да.

– Они у меня.

– Ковалев знает?

– Догадывается. Я приезжал к Мещерскому, когда его убили. Другие

не успели. Я продам эти документы!

– Ковалев в самом деле вас всех контролирует? Он контролирует, скажем, тебя?

– Он половой маньяк. Был половой гигант, теперь просто маньяк.

– Чем он удерживает рядом с собой Мещерскую?

– Да она хуже его!

– Брось! Хуже его не бывает.

– Она хуже его.

– Чем же она хуже его? Докажи!

– Тем, что весь век жила сучкой. Она Шугова любит. А это разве дело? Он убежал! А она его любит. И потому все вокруг нее, как в аду... Она других не любит. И никогда не полюбит.

– Шугов приезжал к ней?

– Ха! Он каждый год к ней прилетает теперь.

– А что же Ковалев? И как можно Шугову прилетать сюда?

– Он классный шпион. Ему сделана давно пластическая операция... Послушай, ты занимаешься всю жизнь Шуговым, и ты этого ничего не знал?

Как раз я это все знал уже. Мне сказал об этом Игорь Железновский. В последнюю нашу встречу. Когда он так нежно склонялся надо мной и тер мои виски нашатырным спиртом. В тот день он мне и рассказал об этом. О том, что шансы наши с ним у Мещерской мизерны. Но пусть думает Кравцов, что я ничего не знаю, что я наивный журналистик.

– Она уедет к нему. Это точно. Поэтому она никого не любит.

"Ничего ты не понял, Кравцов! Ты никогда не любил, видно".

Я сказал это сам себе. Но сказал как-то не убедительно. Не уверен я, что Лена любит кого-то.

А Кравцов исповедовался. Он подсиживал меня, да!

И что? Другие не подсиживают?

Весь мир, дорогой писатель, погряз в зависти!

Завидовать даже хорошо. Мне завидовали, - сказал он, - когда я был писаришкой. Они в поле с песней, а я - кум королю и сват министру. Я письма девчонкам писал по три штуки в день! У меня иногда было этих другов - о-о! Тебя я, к счастью, другом никогда не считал... Что ты был за друг, когда надо и за

тебя, и за себя тревожиться? Мы бы ведь тогда, когда этого шпиона выгородили, пошагали бы за тобой. Потому я на тебя и клепал. Жаль, Шмаринов в СМЕРШе не реагировал. Потому что ты в волейбол с ним играл. Боялся я об этом писать. А вдруг он меня...

Я не убью его. Я сижу рядом с мертвым Железновским. Он синий, с подтеками глаз, язык большой, какой-то тоже синий. Или тут такой свет?

– Смываемся?
– спрашивает вдруг Кравцов.

– Чего?
– переспрашиваю я.

– Давай смываться, - повторяет он.

– Ага. Идем позвоним.

Мы встаем вместе. Следя друг за другом, мы идем к телефону.

Если он ударит сейчас, что же я? Я же совсем не в форме. Железновский меня доконал. Я всегда ожидал, что так он кончит.

– Я, что ли, буду звонить?
– скалит желтые большие зубы Кравцов.
– Я, я... Видишь, даже Железновский напугался мести Ковалева. Ушел добровольно!

Почему я сразу не догадался, что они его убрали?

Они его убрали потому, что он уже давно не хочет так жить. Не хочет!

– Звони!
– приказал я.

Я медленно, оглядываясь по сторонам, шел по длинному коридору. Гулко стукнула дверь. Я насторожился. И все-таки вышел на улицу. Я увидел рассвет на ней, увидел розовеющее небо. Ранее августовское утро было живым и страшно любопытным. Потому любопытным, что со мной рядом стоял Кравцов. И рука его лежала на моем плече. И любопытно было, что я не сбросил его руку. Я не знаю почему, я не сбросил со своего плеча его руку.

– Ты правильно все командуешь, - захлебывался почему-то от восторга он.
– А то ведь смотри, плачет по тебе пуля!

Я все-таки захотел ударить его, но лишь резко снял чужую руку со своего плеча.

– О суде думаешь?
– хихикнул Кравцов.
– Не будет суда! И Шугова мы тут забарабаем!.. Ночью-то все страшно! А теперь светло и все улыбаются. Доверчивые! На них бы опять того, кого ты встречал тогда на новом аэродроме!

Я все-таки ударил его. Падая, он закричал:

– Бесишься? Потому что замазан! Им замазан! Поглядишь, вывернем всех! Не спрячетесь!