Человек внутри
Шрифт:
Он понял, что ему осталось провести с Элизабет всего несколько минут и что ему даже не позволят проводить ее на кладбище. Обняв тело, он прижал его к себе с такой страстью, как никогда при жизни, и, думая, что тщетно бросает слова в глухое безмолвие, все же прошептал ей на ухо первые в своей жизни гордые слова:
— Я смогу.
Затем он закрыл ей глаза, так как не хотел, чтобы они своей бессмысленностью позорили такое прекрасное тело перед посторонними,
Множество ног остановилось за дверью, пришедшие были в нерешительности. Было ясно, что они боятся встретить отпор. В этот миг хорошо знакомый голос приказал открыть дверь. Присев на краешек стола лицом к мертвой девушке, Эндрю не отвечал. После некоторой паузы ручку вдруг с твердой решимостью повернули и дверь распахнулась.
Первым, медленно и осторожно, с ружьем наизготовку вошел человек, который насмехался над Эндрю в комнате для свидетелей. Остальные так же осторожно последовали за ним и расположились у стены, готовые стрелять; их взгляды нервно шныряли туда-сюда, как будто боясь неожиданного нападения.
— Итак, это снова ты, Эндрю, — сказал их предводитель с усмешкой, подразумевающей насмешку. Эндрю улыбнулся в ответ. Он наконец почувствовал определенность и уверенность в себе, он принял решение и был счастлив.
— Где твои друзья?
— Они ушли, — сказал он, улыбнувшись пришедшему на память дружескому голосу Карлиона. «Они все ушли в светлый мир, я один задержался здесь». В какой грубый свет ушли они и в какой освежающей тени остался он! Она коснулась его горячечного мозга своими прохладными пальцами, похожими на пальцы женщины, и все кончилось: боль, беспокойное желание, отчаяние. А скоро тень станет гуще, и в этой темноте бог весть, но есть надежда найти нечто, чего не разрушить никакому ножу. И уже не с отчаянием, но с каким-то странным укором он подумал: если бы ты подождала еще месяц, неделю, я мог бы поверить. Теперь я надеюсь.
— Они ушли, — повторил он, глядя не на пожилого таможенника, задавшего вопрос, а на Элизабет. Взгляд таможенника проследовал за его взглядом и замер во всевозрастающем ужасе и отвращении.
— Что это? — спросил он и, обойдя вокруг стола, очутился лицом к лицу с телом. — Она мертва, — добавил он голосом, упавшим до шепота. Он взглянул на Эндрю. — Это они сделали? Мы их теперь повесим.
— Это я ее убил, — сказал Эндрю. — На ноже мое имя. — «Теперь ты спасен, Карлион, — подумал он, но не с горькой,
Наклонившись вперед, бледнее, чем когда вошел, таможенник вытащил нож и прочитал имя, грубо вырезанное мальчишеской рукой.
— Ты подонок, — сказал он и отдал приказ своим людям.
— Я сам пойду, — сказал Эндрю. — Это ведь я послал за вами.
Они с недоумением смотрели на него подозрительными и ничего не понимающими глазами, но не пытались связать ему руки.
— Здесь больше незачем оставаться, — сказал Эндрю и пошел к двери. Они последовали за ним, как за своим вожаком, а за дверью без слов окружили его. Было совершенно темно, но луна, подобно лодке в озере, опоясанном сушей, плыла в темно-синем просвете между облаками, роняя бледный свет на их величественные обломки. Одна звезда составляла ей компанию.
Эндрю не оглянулся на коттедж. Сожаление ушло, ушло даже воспоминание о некрасивом теле, оставленном там. Он чувствовал себя на удивление счастливым и успокоенным, так как его отец был повержен, а его «я» все же осталось, «я», которое не знало ни вожделения, ни богохульства, ни трусости, а только покой и тягу к той темноте, которая сгущалась вокруг него.
— Ты была всегда права, — сказал он, не веря, но надеясь, что есть нечто в ночи, что услышит его. На четвертый раз пришел покой. Дух его отца был упорен, но и он наконец уступил, и Эндрю не нужно было больше разрываться между этим духом и суровым беспокойным критиком, который имел обыкновение высказываться. «Я и есть этот критик», — сказал он с чувством открытия и радостного возбуждения.
Отчаяние, казалось, переполняло тех, кто был вокруг. Они шагали тяжело и напряженно, забыв о заключенном, в ужасе от содеянного им.
Они не знали, как близки они были к новому деянию. Понимая, что ему некуда от них деться, они отводили от него глаза, стыдясь, что человек мог быть таким бездушным.
Эндрю казалось, что в ночи, окружавшей его, теперь горели две звезды или, может, две желтые свечи. Одна была единственной спутницей луны, другая мерцала гораздо ярче на поясе у таможенника, шедшего перед ним, и имела его собственное имя. Его рука медленно и незаметно скользнула вперед, чтобы исполнить дело величайшей важности, ведь между двумя свечами застыло белое лицо, которое смотрело на него без жалости или неодобрения, но с мудростью и чистотой.