Человек закона
Шрифт:
Она поставила на стол синюю с белым тарелку с десятком печений и села в старое кресло-качалку с салфеточкой на спинке. Борден осторожно опустился на стул напротив. Джордж Ригинз был старик высокий, но тощий, фунтов на сорок или пятьдесят легче, чем он, и Чантри его стульям не доверял. Они всегда казались ему слишком изящными.
— Борден, ты человек занятой, так что не буду тратить время на болтовню. Народ говорит, ты ищешь человека, который убил приезжего, а теперь, по всей вероятности, застрелил и Джонни Маккоя. Хороший мальчик был Джонни, по правде говоря. Всегда выполнял мои поручения, как и ты. И с Джорджем
Он всегда считал, что нечего женщину мешать в преступления, и некоторые свои дела с Джонни обсуждал. Джонни, он ведь знал и многое из того, что Джордж только предполагал.
Вроде этой смерти Пина Доувера. Джордж был уверен, что там произошло преступление. Мне так сказал. Уголовное дело, говорит, самое что ни на есть настоящее! И Джонни повторил то же самое, я сама слышала.
Зачем кому-то было убивать Пина? Безобидный был. Непоседа, ни на что особенно не годился, разве что коров пасти. Он пробовал браться за другую работу, не раз пробовал, но никакого толку из этого не вышло. И вот… убили.
Джордж говорил, это сделали с определенной целью и сделал человек, которого Пин вообще даже не знал. Зачем, в таком случае? Джордж так себя и спросил, и единственный ответ, какой мог придумать, это, что Пин пострадал за какие-то свои знания. Или за вещь, про которую считали, что он знает.
Понимаешь, Джордж очень хороший был следователь. Терпения хватало. Всегда говорил: нет совершенных преступлений, есть несовершенные расследования. И намерен был не бросать дело Доувера, пока не отыщет виновного. Подбирался близко. Поэтому его и убили.
— Убили, думаете?
— Не думаю, а знаю. Говорила им, но кто станет слушать выжившую из ума старуху? Потом, когда они наконец выбрались посмотреть, там все оказалось затоптано. Прямо до самого края обрыва.
Миссис Ригинз поставила свою чашку.
— Борден, ты занимался со Скотом с тех пор, как смог обхватить ногами лошадь. Ты когда-нибудь видел, чтобы стадо из двадцати или тридцати голов подошло к самому краешку обрыва, если его туда не гонят? Все отпечатки в том месте выбили коровы. Следы ног, все, что там могло быть — ничего не сохранилось, одни вмятины от коровьих копыт. И их явно кто-то пригнал. Знаешь ведь, скот пойдет вдоль обрыва, только если другого пути нет. Само стадо никогда близко к кромке не подойдет, разве что заставляют. Нет им резона туда идти. Там, наверху, вся трава была съедена, а следы стада вели вокруг подножия обрыва, где проехал Джордж.
Борден опустил чашку на блюдце. Умница был покойный Ригинз. На редкость трезвая голова. И жена у него такая же. Ма Ригинз он знал с того времени,, когда сам был воробью по колено, и мыслила она всегда ясно. Живая, не теряющая интереса к окружающему, сообразительная пожилая леди. И если подумать, в этих местах последнее, от чего будешь ждать кончины — это свалившийся сверху камень.
— Он никогда не намекал, кого подозревает? Или до этого еще не дошел?
— По-моему, подозрения у него были, и очень основательные. Нет, дома он про свою работу молчал, так, иногда скажет что-нибудь. Если кто-то вообще знал, что у него на уме, так только Джонни Маккой. Поэтому он ко мне и приходил намедни.
— К вам? Джонни?
— Да, сэр! Именно Джонни.
— Трезвый был?
— Ну, просыхал, ежели так выразиться. Видишь ли, как раз перед тем, как его убили, Джонни начал выбираться из запоя. О чем-то страшно переживал, но мне говорить отказался. Мол, Джордж меня никогда не впутывал, и он права не имеет. Подавай ему тебя, и немедленно. На месте не стоял. А потом раз — и мертвый. Как только отсюда ушел.
Борден беспокойно пошевелился на стуле, и он заскрипел под ним. Полный тревоги, взялся за чашку. Доувер, Ригинз, неизвестный, а теперь еще Маккой… четыре необъясненных убийства меньше чем за год, и два из них разделяет лишь короткий промежуток.
— Хотел бы я, чтобы с нами был Джордж. Из меня какой уж детектив. Если признаться, не много от меня проку. Поддерживаю порядок да отправляю время от времени в тюрьму пьяного, чтобы проспался.
— Не расстраивайся, сынок. Джордж считал, что ты для этой работы самый подходящий. Говорил, ты не бросишь дела на полдороге, а здесь как раз это и требуется.
Чашка Чантри уже стояла на столе. Столько всякого, чего он не знает. И все это требует от него большего, нежели просто расхаживать по улицам с бляхой на груди.
Эти люди пали жертвой умышленного убийства. Верно, времена сейчас суровые, но они меняются. Свидетельство тому — хотя бы этот город. Пропыленные дороги, немногочисленные разбросанные строения, уже потрепанные непогодой, несмотря на разительную новизну; все это — бастион, выдвинутый против пустоты. Место, где встречаются, чтобы торговать, обмениваться мыслями, учиться, молиться. Маленький жалкий придорожный городишко — но и у его жителей есть гордость, любовь к своему дому, желание стать лучше.
Смерть — естественное явление. В дикой стране скорее следует ожидать, что смерть не застанет тебя в постели. Не обязательно, что ты примешь ее от пули или от стрелы. Можно уйти из жизни многими способами, но все они — следствия разрушительной силы.
Свалиться под ноги безудержно мчащемуся стаду, налететь на рога разъяренного быка или коровы, оказаться сброшенным и затоптанным диким мустангом, насмерть замерзнуть, погибнуть от жажды — все это участь в порядке вещей. Есть иные пути умереть на равнинах или в горах, дюжины путей, которые люди принимают, как неизбежность.
Решать споры оружием было здесь в обычае. Из оружия у людей чаще всего встречался револьвер, как правило, он и использовался.
Совсем другое дело — убийство, осуществленное предательским способом. Это было больше, чем преступление против отдельного человека, это было преступление против общества, против его обычаев, против самого образа мысли. Если позволить виновному уйти безнаказанно, это потрясет устои мира, который они строят в трудах.
— Ма, — устало произнес Чантри, — я хочу исполнить свою работу. Если я найду преступника, его будут судить. Арестовывать кого-либо без достаточных на то доказательств я не стремлюсь, но мне неспокойно. Кем бы ни был убийца, что-то его тревожит, и боюсь, он еще не кончил убивать. И еще боюсь, что он — один из нас… кто-то, кто живет здесь, в городе.