Человек. Цивилизация. Общество

Сорокин Питирим Александрович

Идеологические факторы детерминируют скорее конкретные формы, монологи, диалоги и случайные реплики участников революции. От них же зависит, что будет написано на знаменах — «Святая земля», «Истинная вера», «Конституция», «Правовое государство», «Демократия», «Республика», «Социализм» или что-либо другое. Они определяют также выбор популярных героев революционных движений, будь то Христос, Гус, Руссо, Лютер. Маркс, Толстой или Либкнехт; а также выбор дискурсивной идеи Библия, толкование Евангелия, национальная идея, теория прибавочной стоимости и капиталистическая эксплуатация; выбор эмблемы — «фригийский колпак», «зеленый сыр», «черная рубаха», «пятиконечная звезда» и т. п.; выбор места действия — катакомбы, церковь, городская ратуша, современный парламент; способ распространения революционных идей — при помощи пергамента, манускрипта, печатного станка; наконец, орудия революционного правосудия — булава, топор, меч или гаубица, динамит, танки и дредноуты.

То есть их роль в целом сводится к выяснению конкретных форм революционности. Но было бы тем не менее несправедливым сделать из этого вывод, что, единожды появившись на революционной сцене, «идеологические факторы» не могут превратиться в эффективную движущую силу революций.

Устная и печатная пропаганда, безусловно, чрезвычайно значима в деле кристаллизации бесформенного чувства негодования. Но становится действенной лишь при условии предшествующего подавления базовых инстинктов масс. Без этого пропаганда бессильна в провоцировании какого-либо социального взрыва. Несмотря на многочисленные денежные затраты русского правительства на монархическую пропаганду, она была безрезультатной в силу своего конфликта с репрессированными инстинктами масс. И напротив, пропаганда социализма, коммунизма и других революционных течений шла весьма успешно. После июля 1917 года коммунистические призывы стали вообще вне конкуренции.

Но вот пролетело три года. Коммунисты монополизировали всю прессу, блестяще организовали свою пропаганду. Увы, их учение, которое было столь популярным ранее, не находит уже новых поклонников. Зато контрреволюционные идеи, в том числе и монархические, распространяются чрезвычайно широко. Пример русской революции вовсе не единичный в истории, он лишь вновь подтверждает идею о том, что «речевые рефлексы», взятые сами по себе, не отличаются особым постоянством. То же самое относится и к остальным «идеологическим факторам». Их роль сводится лишь к обрамлению революции в конкретную форму, в то время как само явление — повторюсь — детерминировано подавлением врожденных инстинктов масс.

Какие социальные группы становятся революционными, в какой степени и почему? Допустим, что наша теорема верна, тогда из нее следует: 1). В течение дореволюционного периода мы должны обнаружить исключительно сильное подавление серии базовых импульсов масс. 2). В любом обществе те индивиды и группы в первую очередь будут склонны к революционным действиям, чьи базовые инстинкты репрессированы. 3). Поскольку подавленные инстинкты разных людей и групп отличаются по характеру и глубине, то, в соответствии с теоремой, их характер и количество должны детерминировать и объяснять: сколь далеко в революционной диспозиции зашла каждая группа, кто первой из них начнет революцию, в каком порядке все последующие группы будут вступать в революционное движение. К примеру, дореволюционный порядок некоего общества подавлял в одной группе населения серию инстинктов: а, б, в, г, д, е в другой — а, б, в, г, ж в третьей — а, б, в, з в четвертой — а, б, и в пятой — а, к в шестой — а.

Предположим, что наиболее сильные инстинкты и соответственно более других репрессированные будут обозначены начальными буквами алфавита. Нетрудно заметить, что первая группа людей будет в таком случае самой революционно-экстремистской и последней, покинувшей бастионы революции, поскольку ее импульсы труднее всего удовлетворить или удержать в строгих границах. Каждая последующая группа — все более умеренна в своих революционных требованиях, а потому быстрее выйдет из революционного процесса по мере его эскалации. Подавление инстинкта «а» последней группы проще всего устранить, и потому эта группа будет первой, которая «откажется» от революции. Эта следуемая из теоремы схема объясняет реальное поведение разных групп в революционные периоды ^[240] . 4). Далее, принимая справедливость теоремы, социальные агрегаты, чьи инстинкты репрессированны более всех остальных, должны, согласно схеме, стать носителями самых радикальных настроений.

240

Это объясняет также и «контрреволюционно»-реставрационный радикализм подавляемых революцией групп. Чем больше число инстинктов и чем значительнее они подавляются революцией, тем более экстремистскими становятся эти группы в своих реставрационных порывах. Придворные и аристократы, как правило, подвергаются самым значительным репрессиям, а оттого их желание реставрировать прежний порядок обычно отмечено радикализмом и особой страстностью. Группы, слегка потревоженные революцией, всегда остаются более умеренными в своих реставрационных устремлениях; они склонны извлечь максимум из «революционных завоеваний».

Таковы выводы, следуемые из нашей фундаментальной теоремы. Верны ли они? Думаю, что да. Прокомментируем вначале

первые три положения. Исследование дореволюционной ситуации в любом обществе покажет, что базовые инстинкты самого широкого круга социальных групп безжалостно подавляются.

Что, собственно, мы наблюдаем в России накануне революции 1917 года?

1). Жесточайшее подавление инстинкта индивидуального самосохранения среди 50–60 миллионов мобилизованных солдат, вырванных из нормального состояния ужасной смертоносной войной, замученных холодом, голодом, паразитами, окопной жизнью и прочими лишениями.

2). Жесточайшее подавление инстинкта группового самосохранения среди более 90 процентов населения вследствие постоянных поражений, беспомощности властей и даже государственной измены ряда деятелей ^[241] .

3). Жесточайшее подавление пищеварительного инстинкта, следуемое из дезорганизации экономической жизни общества и сложности продуктового обеспечения городов, в особенности обострившееся в конце 1916 года [242] .

241

В одном из своих выступлений в Думе Милюков объявил, что «глупость и государственная измена» стали главными причинами волнений в стране. См. его «Историю русской революции». Т. 1.

242

См. об этом: Кондратьев. Регуляция рынка в годы войны и революции. М.,1922.

4). Жесточайшее подавление инстинкта свободы, связанное с введением военного положения в стране с 1914 года (военная цензура, трибуналы, деспотическая политика, проводимая в жизнь государственными ставленниками).

5). Подавление собственнического инстинкта, вызванного, с одной стороны, обнищанием большей части населения, на плечи которого обрушились все тяготы военного времени (рабочие, государственные служащие, интеллектуалы, часть буржуазии и крестьянства); с другой — обогащением барышников; с третьей — правительственным вторжением в экономические отношения (установление фиксированных цен на зерно, которые всегда ниже рыночных).

6). Подавление сексуального инстинкта населения беспутством правящих кругов и распутинщиной.

Не будем останавливаться на репрессиях других инстинктов людей, а также на бессилии властей хоть как-то контролировать или способствовать «выходу» репрессированных импульсов. Мы подойдем к этому сюжету несколько позже.

Такого стечения обстоятельств было вполне достаточно, чтобы вызвать взрыв революционного гнева. Никто специально не подготовлял его ^[243] , но все ожидали его как грома, не ведая только, когда он разразится. И действительно, революция началась, как раскат грома. Какие же группы были замешаны в этом? Пожалуй, около 95 процентов населения, у которых либо все, либо практически все базовые инстинкты были подавлены. Лишь после первого взрыва начался любопытный процесс самовыдвижения революционных требований разных групп, их самоопределение и, наконец, «успешный исход» из революции.

243

Об этом написано в воспоминаниях Мстиславского («Пять дней») и Суханова («Воспоминания о революции»).

Описанная выше схема как раз основана на наблюдении за подобными процессами. Единодушным было усилие всего населения в разрушении старого режима репрессий. Но буквально через пару недель это единодушие рассыпалось, как прах, и гомогенная в прошлом масса негодующих людей дифференцируется и распадается на сектора в четком соответствии с типом их подавленных инстинктов. В течение двух-трех дней после 12 марта 1917 года образовался первый дуализм власти — Советы и Временное правительство. Падение монархии, означавшее одновременно и падение нобилитета, способствовало уничтожению ограничений в деятельности коммерческих и индустриальных классов; уничтожению допустимых пределов, установленных для социальных и муниципальных работников, для которых был закрыт проход к высшим позициям; уничтожению ограничений в активности среднего офицерства, которое выросло в чинах и теперь было окружено аристократами и собственными гвардейцами; уничтожению ограничений в свободе творчества значительных кругов интеллектуалов и официальных лиц, которые видели в правительстве главный источник пережитых военных неудач. Все эти группы были ныне умиротворены; они составили ядро тех, кто оказывал давление на Временное правительство, дабы приостановить дальнейшее поступательное движение революции. Голод, холод, лишения и война, монотонный физический труд не затрагивали их особенно, в то время как их подавленные инстинкты были более или менее удовлетворены.