Чему могут служить лубочные картинки

Блюммер Леонид Петрович

Изъ этого мы видимъ, что многое только стоитъ поддержать, и что многое даже и поддержки не требуетъ, потому-что, повторимъ слова г. Снегирева, составляетъ «елементъ народности».

Впрочемъ, этимъ мы указали только на одну сторону приложенія лубочныхъ картинъ къ современной общественной жизни; но этимъ далеко не исчерпывается наша задача. Кром распространенія въ народ здравыхъ общественныхъ идей, мы заняты въ настоящее время его грамотностью, ознакомленіемъ его съ лучшими проявленіями русской духовной жизни; съ заповдными русскими пснями; съ тми поэтическими созданіями русскаго генія, въ которыхъ зерно народности глубоко вкоренилось, или даже составляетъ самое основаніе. Что же можетъ лучше лубочныхъ картинъ служить этому? На чемъ впервые русскій книжникъ пытаетъ свое знаніе, свою грамотность — какъ не на нихъ?

Отчего-же вмсто безсмысленныхъ надписей не печатать лучшія русскія стихотворенія Пушкина, Кольцова, Дельвига, Цыганова, А. К. Толстаго, Некрасова? Тмъ боле, что даже и въ этомъ уже имются образцы; такъ, напримръ, существуютъ картинки къ стихотвореніямъ Кольцова: «Въ золотое время хмлемъ кудри вьются»; къ поэм Лермантова «Псня про царя Ивана Васильевича, молодаго опричника и удалаго купца Калашникова»; къ стихотворенію «Что печально глядишь, что на сердце таишь?» къ басн «Раздлъ» и еще къ нкоторымъ другимъ, и между прочимъ къ знаменитому романсу «Подъ вечеръ осенью ненастной».

Къ сожалнію, по русскому обычаю, все это коверкается, уменьшается, прибавляется и т. д. Въ стихотвореніи «Что печально глядишь?» находится подобный куплетъ, состряпанный русскою безграмотностью:

Не тоскуй, не горюй, И по мн слёзъ не лей Потерпи милый другъ Радость жизни моей Пусть поможетъ лицо, (??) Какъ по утру заря, (?) Пусть сіяетъ любовь, На устахъ у тебя

Кончается эта псня слдующими великолпными стихами:

«Не тоскуй милый другъ Не ломай белыхъ рукъ, А прощай! Я сажусь И къ родимой помчусь…

Кольцовская псня «Кудри» иметъ на лубочныхъ картинкахъ такой конецъ:

Къ старикамъ на сходку Выйдти приневолятъ Старыя лаптишки Безъ онучь обуешь, Кафтанишка рваный На плечи натянешъ Бороду вскосматишъ Шапку нахлобучишъ Тихомолкомъ станешъ За чужіе плечи Пусть не видятъ люди Прожитова счастья Полюбить забота

И дале — ничего.

Боле чмъ другимъ посчастливилось «Псн про царя Ивана Васильевича».

Лубочныя картинки, изображающія малороссійскаго кобзаря, или запорожца, до-сихъ-поръ встрчаются въ малорусскихъ хатахъ. Предметовъ изображенія не много: самъ казакъ, играющій на бандур, пасущійся конь, и вдали повшенный къ верху ногами жидъ — «рандарь», или «мостивый панъ» полякъ. Подпись довольно длинная, но чтобы показать ея достоинство, мы приводимъ ее здсь вполн, какъ образецъ малорусскихъ подписей, имющихъ общественное значеніе.

Дивися та гадай, та ба, не вгадаешъ, Відкіль родомъ и якъ зовуть, ні чичиркъ не взнаешъ. Кому трапилось хоть разъ у степу гуляти, То може той и прізвище мое угадати. Въ мене имя не одно, а есть іхъ до ката: Такъ зовуть, якъ набіжишъ на якого свата. Жидъ зъ біди за рідного батька почитае, Милостивимъ добродіемъ Ляхъ називае; А ти якъ хочъ назови, на всё позволяю, Аби тілько не крамаремъ, бо за те и полаю. Відкіль я родомъ взявся на світі, Всякій зъ васъ хоче знати приміти. Жінокъ въ Січі не мае, Всякъ те добре знае. Хиба скажешъ — изъ риби родомъ, Або

съ пугача дідъ мій плодомъ. Но въ томъ себе милишъ И на криво цілишъ. У насъ сугакові тілько сліди, А дикиі кони намъ сусіди, А Дніпрове стремя — То наше племя. Трохи Ляхва угадала, Що лошака даровала. Глянь на гербъ сей знаменитий, — Вінъ висить на дубу обвитий. Правда, якъ кінь въ степовій воли, То такъ козакъ не безъ долі: Куди схоче, туди скаче, За козакомъ ніхто не заплаче. Гай-гай! якъ я бувъ молодъ, що въ мині була за сила! Ляхівъ нещадно бьючи, рука и разъ не зомліла. А теперъ и вошъ дужча відъ Ляха здаетця: Плечи и нігти болятъ, якъ день попобъесся. Така-то, бачу, недовга літъ нашихъ година: Скоро цвіте, скоро и вяне, якъ у полі билина, Хоча мині й не страшно на степу вмирати, Тілько жалко, що нікому буде поховати: Татаринъ цураетця, а Ляхъ не приступить, Хіба яка звірюка за ногу у байракъ поцупить. Та вжежъ пристарівшись на Русь пійти мушу, Ачей таки одпоминаютъ попи мою душу. Тілько же мині не гоже на лаві вмирати, Бо ще мене бере охота зъ Ляхами гуляти. Хоча вже трохи й зледащівъ, да ще чують плечи — Кажетця, поборовся бъ ще зъ Ляхами съ речи, Ачей би що-небудь перекинули для смерті… Або Жиду, або Ляху мушу носа втерти. Ище бъ прогнавъ Ляхви хоруговъ за Вислу не трохи, Разлетілись би вони всі, якъ одъ пожару блохи.

Такимъ образомъ мы видимъ, что новаго сдлать остается очень мало: нужно только продолжать начатое, сдлавъ нкоторыя улучшенія. Но необходимо также помнить, что первое условіе — яркость въ изображеніи идеи и яркость въ форм изображенія. Многимъ, конечно, можетъ показаться страннымъ наше требованіе оставить въ лубочныхъ картинахъ нелпость пестроты, противную изящному вкусу; мы скажемъ на это, что наше убжденіе иметъ твердое и логическое основаніе. Мы не мене этихъ «многихъ» любимъ изящное и желаемъ, чтобы въ фактур лубочныхъ картинъ были сдланы многія улучшенія; но мы не забываемъ, что русскій народъ до того сроднился съ «срымъ» небомъ, полемъ, армякомъ, съ «срою» — долею и бумагою, что предпочитаетъ «Англинскаго милорда Георга», напечатаннаго на непростительной оберточной бумаг, напечатанному на бумаг порядочной, хотя въ цн нтъ разницы, хотя онъ, на какой бы тамъ бумаг и ни было напечатано, ничего не пойметъ изъ того, что «жилъ-былъ въ гишпанскомъ государств король Брамбеусъ».

Наблюдая за движеніемъ лубочной литературы и живописи, мы смло говоримъ, что это дло крайне выгодное, и потому считаемъ возможнымъ и выгоднымъ людямъ, любящимъ грамотную простую Русь, заняться изданіемъ лубочныхъ картинъ, именно въ цляхъ: распространить грамотность, ознакомить съ лучшими (въ народномъ смысл) произведеніями русскихъ поэтовъ, сохранить въ памяти и устахъ народа народныя русскія псни и распространить здравыя человческія идеи. Этому— лубочныя картинки — лучшіе слуги: изъ Москвы и ея окружностей съ XVIII столтія офени разносятъ во вс концы Россіи эти крашенные листы; въ XVIII столтіи изъ печатальнь купцовъ Ахметьевыхъ, Артемьевыхъ, а въ наши дни изъ литографій и металографiй Лонгиновыхъ, Кузнецовыхъ, Абрамовыхъ, Шараповыхъ и др; носятъ офени ихъ и въ холодную Сибирь, и въ «лановую» Украйну, гд такъ же какъ въ Сибири, величаютъ ихъ «панками», носятъ и въ Осташковъ, гд имя имъ — «богатыри», вроятно потому, что на этихъ листахъ часто видишь старо-русскихъ героевъ и quasi-героевъ нашихъ дней.