Черчилль. Молодой титан

Шелден Майкл

Сэмюэл Джонсон [31] , посетивший замок Слейнс-Касл в августе 1773 года, стоя у большого оконного проема, с восхищением наблюдал за тем, как бурные волны бьются о скалы, и, глядя на бескрайние водные просторы, которые тянулись до самой Норвегии, сказал: «Не хотелось бы мне оказаться здесь в шторм, но если шторм, хочу я того или нет, все же грянет, забыв о проявлении гуманизма, я бы предпочел наблюдать за ним из Слейнс-Касла».

25 августа 1908 года в лондонских газетах появилось довольно безобидное сообщение: «Министр торговли… прошлым вечером отправился в Абердиншир. По приглашению премьер-министра он остановится в Слейнс-Касле».

Черчилль устроил себе нечто вроде экскурсионной поездки протяженностью в сто одиннадцать миль и не собирался вернуться в Лондон до конца недели. Она не была связана с какими-то неотложными государственными делами, которые ему надо было срочно обсудить с премьер-министром. Тем более что сам премьер-министр покинул Лондон несколькими днями ранее.

31

имеется в виду английский литературный критик, лексикограф и поэт эпохи Просвещения Сэмюэл Джонсон (1709–1784). — Прим. ред.

Клемми пришла в ярость. Она даже собиралась расторгнуть помолвку. Только ее брат Билл сумел отговорить ее от столь безрассудного поступка, объяснив, насколько это будет «унизительно» и какой непоправимый урон ее отказ нанесет Уинстону, занимающему столь высокий пост и все время находившемуся под прицелом общественного внимания. К тому же свадебные подарки от десятков людей — истинных друзей Уинстона, занимавших видное положение, — уже были получены. В день свадьбы число этих подарков перевалило за сотню, они полностью заполнили большую комнату.

Не подозревающие о том, что Черчилль затеял поездку только ради Вайолет, его ранние биографы считали, что Клемми страдала от предсвадебной нервозности, обычной для молодых невест, или же ее тревожила мысль о том, что она станет женой политика. «Вполне возможно, что она желала знать — любит ли ее Черчилль на самом деле», — высказывала догадки ее собственная дочь. Но самым главным было то, в чем Клемми призналась только на склоне лет, — ее огорчило, что Уинстон перед свадьбой не оказал ей «должного внимания».

Уинстон, убедив Клемми в своей любви к ней, теперь чувствовал необходимость выплатить долг Вайолет. И уже ничто не могло остановить его в порывистом стремлении взглянуть любящей его девушке в глаза, объяснить все, стоя рядом с ней. Он даже помыслить не мог о том, что отделается пусть даже самым сердечным письмом, где бы он объяснил случившееся. Уинстон знал, что Вайолет ждет, чтобы он произнес эти слова сам. На нее магическое действие производил даже звук его голоса. И он мог себе представить, насколько глубоким было бы ее разочарование, если бы Уинстон не приехал к ней в Шотландию.

Но насколько трудно было объяснить все это Клемми, которой уже дважды доводилось расторгать помолвки, а теперь приходилось переживать немалый стресс, связанный с подготовкой к свадьбе. Когда Уинстон уехал, журналисты сосредоточили свое внимание на ней. Они следовали за Клемми по всему Лондону, а потом помещали в газетах репортажи о том, как она посещала портних, и о покупках, сделанных ею в магазинах. Ее фотографии то и дело появлялись на страницах газет.

В конце недели, когда Уинстон уже был на пути в Лондон, «Дейли Мейл» докладывала: «Одной из самых занятых женщин в Лондоне была мисс Клементина Хозиер, чья свадьба с Уинстоном Черчиллем, намеченная две недели назад, состоится завтра. В сопровождении леди Бланш Хозиер, своей матери, она совершала покупки и находилась в руках портнихи с предполуденного времени до шести часов вечера. Обе они вернулись домой, утомленные дневными хлопотами».

В своих воспоминаниях о Черчилле Вайолет

кратко описывает его визит в Слейнс-Касл в то лето, но очень неопределенно говорит о том, когда он вернулся. По ее словам, они обсуждали женитьбу, но только в общих словах, не вдаваясь в детали. Они редко говорили на отвлеченные темы, наверное, это случилось впервые. Нет сомнения, что их слова были полны возвышенных слов и значительны. Лучшая подруга Вайолет — Венеция Стэнли — несомненно, рассчитывала на бурные излияния чувств и выяснения отношений. 26 августа она спрашивала, вернулся ли Уинстон из замка. «Не считаешь ли ты своим долгом высказать ему все, что думаешь о ней?» — вопрошала она у подруги, имея в виду Клемми.

Слейнс-Касл с его окрестностями предоставлял Уинстону и Вайолет все возможности для бесед и дискуссий. Дни в это время года были длинными, а вокруг простиралось много тропинок, что тянулись на целые мили от замка к лужайкам и холмам, вдоль берега моря, и они могли долго идти вдвоем. Более романтичного места трудно было найти. Зеленые свежие луга с сочной травой, огромное небо, затянутое облаками, и с каждой вершины холма открывались бесконечные морские валы, бьющиеся о пустынный берег. Сам замок с затейливыми выступами башен, выстроенных прежде и не так давно, в обрамлении высоких каменных стен, имел массу выходов, что вели прямо к утесам. Они могли сесть на мягкую траву высоко над береговой линией и следить, как мимо проплывает лодка с рыбаками на борту.

Гуляя часами по округе, исследуя то одно направление, то другое, они обсуждали, какой будет их жизнь в дальнейшем. Как-то они даже добрались до лугов у Краден-Бэй, где премьер-министр обычно играл в гольф. Вечером они ужинали вместе с остальными членами семьи и приехавшими в замок гостями, а потом садились вдвоем у большого камина и играли в карты. Чтобы приободрить Вайолет, Уинстон изобрел удивительную игру в слова. Игра и в самом деле отвлекла ее от печальных мыслей, и Вайолет впервые даже начала смеяться. Надо было придумать прилагательные, которые бы по ритму совпадали с названиями различных станций, расположенных на железной дороге от Лондона до Абердина, как, например, Донкастер, Йорк, Эдинбург. И эти прилагательные должны были быть заимствованы из иностранного языка. Как вспоминала потом Вайолет, Черчилль ликовал как ребенок, когда находилось какое-то необычное сочетание.

Что же касается женитьбы, кажется, ему удалось убедить Вайолет в том, что это правильный выбор, во всяком случае, для него. И еще он настаивал на том, что их дружбе это не должно помешать, как бы потом ни складывалась жизнь. Но самое главное, ему удавалось рассмешить ее. И он пустил в ход все свое остроумие, чтобы заставить ее улыбаться.

Вайолет нравились уединенные прогулки вдоль берега, и она как-то уговорила его взобраться на высокую скалу, откуда они могли бы и дальше карабкаться с одного отвесного утеса к другому. Дорога оказалась очень опасной, перед ними то и дело появлялись глубокие узкие расщелины, на дне которых море со страшным грохотом билось о камни.

Сначала он шел следом за ней, а потом вырвался вперед. Вайолет нравилась его тяга к рискованным приключениям, и она не преминула упомянуть, с какой бесшабашной радостью он преодолевал опасные участки, как карабкался по скалам и утесам, перешагивая с одного шаткого выступа на другой, по скользким водорослям, что выбрасывали бушующие внизу волны. Берега как такового не было. Только громадные камни, сваленные один на другой, с острыми зазубренными краями, на которые садились чайки. Иной раз пройти между ними было невозможно — оставалось только перепрыгивать, но не так-то просто было угадать, насколько надежна точка приземления. Каждый очередной прыжок мог закончиться падением в пенистые буруны.