Чердак с обратной стороны дома
Шрифт:
Иногда мне казалось, что граждане в большей мере заказывают ему мебель или диковинки из металла, чем картины, на что дядя как-то мне сказал:
– Если взять прошлый и нынешний годы и сравнить мои доходы в процентном отношении, то будет примерно пятьдесят на пятьдесят. Но в этом году, видимо, дерево и металл возьмут верх, ибо нынче ценителей резных гарнитуров и мангалов с коваными розами намного больше, чем тех, кто ценит розы в саду.
– Кстати, надо бы тебе грузовичок поменять, а то возить на «Газели» наш товар, а тем более твои картины, как-то неловко… – заметил тогда Николай, присутствующий при разговоре, и бывший бессменным дядиным
– Ага, – поддержал его здоровяк Костя – водитель того грузовика-фургона и одновременно подмастерье во всём, тоже трудившийся у дяди около семи годов. – Я тут присмотрел «Мерседес Спринтер». Вполне подходит…
– Что же тогда сидим? Или думаете, что я вам на него денег нарисую? – нахмурился дядя, взглянув на свои часы. – Ещё и десяти вечера нет. У меня есть заказы на крыльцо, на ворота и на качель. Раздувайте горн, разрешаю работать до солнышка.
Мужики не противились. До солнышка, значит, до солнышка. Они знали, что дядя всё равно в три часа утра их отпустит и потом даст отоспаться, но сам будет ковать узоры хоть весь следующий день, до полной победы.
Работоспособность у него была уникальная. Дядя предпочитал трудиться по ночам. Больше двух-трёх часов в сутки он никогда не спал и, что удивительно, так же никогда не выглядел усталым. Но, бывало, что он не отдыхал и по два-три дня. Порой забегу к нему в субботу, часиков в девять – он уже у мольберта: в мыслях где-то там, с кем-то там, с чем-то там своим, для других – табу. На столе распечатанная бутылка коньяка, рюмка и пепельница полная окурков. Дядя, не здороваясь, отмахнётся от меня – не мешай!
Какая-нибудь его очередная Даша-Маша-Наташа скажет мне:
– Весь четверг писал. В пятницу тоже весь день, потом всю ночь работал в столярке, а в шесть утра опять взялся за кисть. Хоть бы прилёг! Хоть бы позавтракал!
– Не вздумай его позвать, – предупреждал я.
– Теперь знаю, – кивала она. – В пятницу как раз позвала… Услышала в свой адрес доселе не известные мне выражения. Если бы кто-то другой так выразился – ушла бы немедленно, но на него я даже не обиделась. Зато сразу стало понятно: работает мужчина – не лезь!
Дядя, несмотря на весь свой талантище, не считал себя таким корифеем изобразительного искусства, каким его считали другие, по моим понятиям, толк в корифеях понимающие.
– Я, хотя и художник, но всё-таки не настоящий, – говорил он. – Я – ремесленник. Но я настоящий ремесленник.
– Кто же тогда настоящий художник? – удивлялся я.
И дядя, не любивший рассуждений о том, кто есть действительный мастер, кто «не так, чтобы очень», а кто просто мазилка лубочная, скупо пояснял мне, что в его понимании настоящий художник – это тот, кто своим творчеством воистину совершенствует мир. А он, по его мнению, мир не совершенствовал и лишь удовлетворял человеческие потребности, и в первую очередь свои, извлекая из всего этого удовлетворения личную выгоду.
Меня дядино скупое пояснение не устраивало, я требовал его обогащения, и тогда он обогащал:
– Настоящий художник – это не тот, кто пишет только затем, чтобы прокормить себя и свою семью или же пишет ради славы. Хлеб насущный и признание – вещи хоть и значимые, но, всё же, второстепенные, как передний и задний план картины, основной смысл которой находится в центре. Настоящий художник – это тот, кто умеет опережать своё время, кто видит окружающее нас бытие не только, как обычные люди, кто создаёт удивительное им на радость,
К тому времени, когда мы с дядей стали заводить подобные разговоры мне уже стукнуло четырнадцать лет. Я уже считал, что кое-чего понимаю в этой жизни, и поэтому с дядиной точкой зрения был согласен лишь частично. И ещё я считал, что поговорка «Настоящий художник должен быть вечно голодным» себя давно изжила, да и вообще, она в корне неправильная. Сами посудите, какое вдохновение может посетить художника к созданию великолепной картины, если у него в животе от голода кишки слиплись, и заднее место паутиной заросло? Никакого вдохновения – один обморок! Но едва мы доходили до голодного художника, опережающего своё время, и я спрашивал дядю: «То есть, настоящий художник должен быть сумасшедшим «вангогом»?» – как он тот час находил повод для прекращения разговора, или просто говорил: «Заткнись, зелёнка ядовитая. Не хочу говорить на эту тему!» – и замыкался, так толком и не объяснив мне, что значит воистину совершенствовать мир, что порой заставляло меня думать с присущим моему возрасту максимализмом: «Говорить – говорит, а сам не знает!»
Бежало время, я взрослел: прощай, школа, – здравствуй институт!
Как-то утром я заскочил к дяде. Он показался мне не спавшим всю ночь в очередной раз.
– Покажи, что написал, – попросил я.
– Иди, смотри. Час назад закончил. Сохнет.
Я долго рассматривал картину, совершенно поразившую меня и, наконец, произнёс:
– Был бы ты голодным, никогда бы так не смог.
Он вдруг рассердился и обругал меня, но когда я насупился, дядя смягчился, выпил рюмку коньяка, закурил папиросу, обнял мои плечи и извинился: «Ладно, я тоже тебя люблю…» – а потом спросил:
– Ты Брюллова «Последний день Помпеи», видел?
Карл Павлович был для него таким же авторитетом, каким был для меня мой дядя.
– Видел. Здорово. Недаром ему итальянцы рукоплескали, на руках носили и на просмотр его картины легионами валили. Но, ты же, не хуже сможешь?! – спросил я с заносчивым вызовом, утверждающим, что я нисколько в этом не сомневаюсь, и только что законченная дядей картина яркое тому подтверждение.
Дядя усмехнулся:
– Так никто и никогда больше не напишет, как никогда не переплюнут Рэмбранта, Рубенса, Репина, Айвазовского и других гениев. Вот они-то как раз и были настоящими художниками, а уж потом в силу обстоятельств и ремесленниками.
– Почему же не напишет? – не унимался я. – Ведь переснимают же нынче кинофильмы. Например, последнюю экранизацию «Мастер и Маргарита» с предыдущими не сравнить.
– Пусть кто-то возьмёт ту же самую тему, пусть напишет лучше, чем Брюллов, но так – никогда! – стоял на своём дядя. – А если и лучше, то лишь некоторые, потому что основная масса нынешних м'aлеров в сравнении с Карлушей – хор деревенских балалаечников против Королевского оркестра Концертгебау.
– Но ты ведь входишь в число этих некоторых? – настаивал я, и тогда он сказал мне: