Чередниченко и цирк
Шрифт:
Чередниченко вскрыл конверт.
На листке бумаги было написано немного… Чередниченко прочитал. Оглянулся на цирк… Еще раз прочитал. И сказал вслух, негромко, с облегчением:
— Ну вот и
На листке было написано:
«Николай Петрович, в сорок лет пора быть умнее. Ева».
А ниже другим почерком — помельче, торопливо: «А орангутанги в Турции есть?»
Чередниченко еще раз прочитал вторую фразу, засмеялся:
— Хохмач. — Он почему-то решил, что это написал клоун. — Ну, хохмач!.. У меня совесть есть, дорогой мой, совесть. Вам этого не понять.
Чередниченко встал и пошел по улице — в сторону моря. Мысленно отвечал Еве: «Умнее, говоришь? Да как-нибудь постараемся, как-нибудь уж будем стремиться, Игнатий Евович. Все мы хочем быть умными, только находит порой такая вот… Как говорят, и на старуху бывает проруха. Вот она, проруха, и вышла. Советуешь, значит, быть умнее Николаю Петровичу? Ах, дорогуша ты моя усатая! Хотя, конечно, ты же по веревке умеешь лазить, кому же и советовать, как не тебе — „мне сверху видно все“! Ты лучше посоветуй длинноволосому,
Чередниченко опустил конверт в мусорную урну, вышел на набережную, выпил в ларьке стаканчик сухого вина, сел на лавочку, закурил, положил ногу на ногу и стал смотреть на огромный пароход «Россия». Рядом с ним негромко говорили парень с девушкой.
— Куда-нибудь бы поплыть… Далеко-далеко! Да?
— На таком, наверно, и не чувствуешь, что плывешь. Хотя в открытом море…
«Давайте, давайте — плывите, — машинально подхватил их слова Чередниченко, продолжая разглядывать пароход. — Плывите!.. Молокососы».
Ему было очень хорошо на скамеечке, удобно. Стаканчик «сухаря» приятно согревал грудь. Чередниченко стал тихонько, себе под нос, насвистывать «Амурские волны».