Черёмуха

Мусатов Алексей Иванович

6

Из больницы я вернулся недели через три. Дома меня встретили мать и бабушка. Усадили пить чай, а сами всё о чём-то шептались, жалостливо посматривали на мои уши и вздыхали.

— Припарки надо, припарки, — вполголоса сказала матери бабушка.

Но я был весел, поедал пироги, пил чай и громко болтал.

— Ну как, Лёня, у тебя это самое? — Мать покрутила пальцем у своего уха. — Во здравии?

Я улыбнулся:

— Ещё как! Я ведь слышал, что вы тут о припарках шептались.

Вот говорите мне что-нибудь тихим голосом… Я всё пойму.

Мать обрадовалась:

— Ну, слава тебе! А уж мы-то с отцом думали, принесёшь ты нам горя-беды. — Она придвинулась ближе и ласково обняла меня за плечи. — А мы, сынок, в колхозе теперь живём. Всё у нас общее: земля, лошади, семена. И работаем все вместе. Тятьку нашего бригадиром поставили.

— А Петька с дядей Никитой тоже в колхозе? — спросил я.

— А как же! — ответила мать. — Мы с дядей Никитой в одной бригаде работаем.

Я удивился. Как же мой отец и дядя Никита могут работать вместе? Неужели, пока я болел, они уже помирились?

Не успел я спросить об этом у матери, как пришёл с работы отец. Он был сердитый, усталый, зарос колючей рыжеватой щетиной. Узнав, что я вернулся из больницы совсем здоровый, он просветлел и потрепал меня по плечу. А потом опять нахмурился. Мать собрала отцу ужинать, но он почти ничего не ел. Вяло тыкал вилкой в холодную картошку и вполголоса жаловался матери: опять у него в бригаде неудачи да неприятности. И во всём повинен не кто иной, как Никита!

— Сегодня посылаю братца в рощу, даю наказ привезти воз шестерику. И — нате-пожалуйте! — привозит трёхаршиннику. Что ж это такое — бригадир я ему или пустое место? Да он нарочно меня подсиживает, по зависти.

— Не выдумывай ты, Ефим… — Мать нахмурилась и показала на меня. — Да ещё при Лёньке! Что он поймёт? А тебя никто не подсиживает — сам виноват. Коль поставили бригадиром, следить надо… А у тебя всё разъезды да собрания.

— Слежу… — Отец устало отмахнулся. — Сама знаешь. Которую ночь не сплю.

— На другой день я пришёл в школу. Ребята меня встретили хорошо, рассказали, какие буквы они уже прошли. Петька тоже подошёл ко мне.

— Давай опять за одной партой сидеть. Я тебе книжки буду приносить, буквы показывать.

Я вспомнил пропавшие сапоги и отвернулся.

А Петька был важным, он уже умел немного читать, следил за чистотой в классе, в перемену открывал форточку и выгонял всех ребят в коридор. На уроках, когда Александр Иванович обращался к ученикам с вопросом, Петька раньше всех поднимал руку.

«Выхваляется», — решил я и спросил у Стёпы Малькова:

— Наверно, ябедничает про вас?

— Петька-то?.. Нет, он парень ничего, — ответил Стёпа. — Ты насчёт сапог зря на него думаешь. Не прятал он их. Мы уж тут его допрашивали.

— Так он и признается! — не поверил я. — Знаешь, какие они хитрые с

дядей Никитой!

А моему отцу и впрямь не везло. В бригаде заболевали лошади, пропадали хомуты, верёвки, исчезало куда-то сено. Дядя Егор Кирюшин, председатель колхоза, часто заходил к нам в дом и с укором говорил отцу:

— Что же это, Ефим? В коммуне были мы с тобой вместе, в колхоз вошли первыми, а бригада у тебя позади всех плетётся.

Отец виновато разводил руками.

Мне было жалко отца. По ночам он часто просыпался и, накинув полушубок, куда-то уходил. Мать шла за ним следом и вскоре приводила отца домой.

— С ума сходишь, Ефим. Есть сторожа, с них и спросится. Поспи хоть час спокойно.

— Душа не доверяет, — жаловался отец. — Не чужие же люди добро тащат! Чую, тут без своего человека не обходится.

Однажды в сумерки он пришёл домой и тяжело опустился на лавку. Глаза у отца были красные, воспалённые.

— Ну, мать… новая беда. Зорька подохла, лучшая наша лошадь.

— Как — подохла? — перепугалась мать.

— Вчера в город на ней ездили. Разогрелась лошадь, перетрудилась. А ей даже остыть не дали и сразу напоили холодной водой. Вот ей и капут!

— Да кто же это посмел? — вскрикнула мать.

— Всё он, братец мой разлюбезный, — мрачно отозвался отец. — Он и в город на Зорьке ездил.

Мать не поверила: Никита — человек серьёзный, с лошадьми обращаться умеет, и не может он нанести колхозу такой урон.

— Да что ему колхоз? — загорячился отец. — Двор проходной. Не радеет он за артельное добро, без души работает. Живёт здесь, а сам думает, как бы ему в город податься, на лёгкие хлеба.

Мать сердито замахала на отца руками:

— Постыдись, Ефим! На что это похоже! Опять ты смуту заводишь! Сам ненавистничаешь и мальчишку на это толкаешь… — Она взяла меня за руку и вывела из-за стола. — Иди, Лёнька, гуляй! Нечего отца слушать!

Я дошёл до порога и оглянулся — может, тятьке нужна моя защита, я могу и остаться. Но мать вытолкала меня за дверь.

7

Перед началом занятий Петька ходил от одной парты к другой и проверял, чисто ли вымыты у ребят руки. Дошла очередь до меня. Я засунул руки в карманы и отвернулся к окну.

— Ты чего не слушаешься? — закричал на меня Петька. — Я вот Александру Иванычу скажу.

Он схватил мою правую руку и принялся вытаскивать её из кармана. Я вскочил, оттолкнул Петьку и тоже закричал:

— Ты вредный, вредный! Тебе бы только ябедничать! И отец у тебя вредный! Он колхозную лошадь погубил…

Петька растерянно оглянулся по сторонам. А я налетел на него, как петух, размахивал руками и теснил в угол. Подбежал Стёпа Мальков и оттащил меня от Петьки:

— Чего расходился? Чего ты про дядю Никиту знаешь?