Череп епископа
Шрифт:
В мешке лежали кольчужные чулки двойной вязки и золоченая байдана из крупных плоских колец, по каждому из которых бежала тонкая надпись: «С нами Бог ни кто же на мы».
На миг позабыв обо всем, Зализа поднял красивую кольчугу на вытянутых руках, не замечая пропитавшего ее холода.
— Ай, роскошная рубаха! Прям не знаю, чем теперь и отдариваться.
— Письмо еще тебе от боярского сына, — протянул вторую грамоту гонец.
Отложив кольчугу. Зализа под внимательным взглядом гостя принялся читать длинное послание. Друг опричника еще по осаде Казани, боярский сын Толбузин поначалу весьма пространно излагал, как порадовало государя то, что его человек в Северной Пустоши не опустился до мести родичам раскрытого крамольника
И только к самому концу грамоты признал боярский сын Андрей, что лежит государь сильно болен, пред лицом Господа уже очистившись. Что указал царь боярам присягу сыну его Дмитрию принести. И многие принесли, но большинство князей в Кремль более не ходит, между собой мыслят нового государя выкрикнуть и присяжной грамотой волю его на правление урезать, а думе всю власть над Русью передать. Все забыли священный долг — над самым одром безгласно лежащего больного кричат и спорят, всякий стыд потеряв. Родичи царя хотят возложить венец на его брата Юрия, ибо этот несчастный князь был обижен природой, иные — на двоюродного брата Владимира Андреевича. А многие ужо Шуйского на царство кличут, многие литвинов на стол призвать хотят, али крымского царя Девлет-Гирея по отчему праву вернуть.
«Смута» — понял Зализа, отходя к распахнутому окну.
Хорошо хоть, границы Руси никто сейчас не беспокоит — а то пришлось бы порубежникам животы свои класть, ни на какую помощь из Москвы не рассчитывая. Старше государя на два года, он в полной мере имел возможность наблюдать смуту бушевавшую до воцарения Ивана Васильевича. Боярская дума издавала указы, страну разоряющие, наместники самовольно на уезды садились и судили людей по своему разумению. В поисках прибытка, воеводы подбрасывали ночью ворованные вещи али вовсе трупы на дворы богатых мужиков или зажиточных купцов, дабы потом судебными волокитами да расследованиями разорить их дочиста. Торговые люди и смерды разбегались тогда во все стороны, лавки не открывались, базары стояли полупустые. До того дошло, что ремесленники иноземные, из нищей Европы на богатую благополучную Русь за сытой жизнью прибежавшие, начали назад, в сторону Литвы подаваться.
Только-только государь заставил людишек в богатое будущее поверить — и вот поди же ты!
— Захар! — рявкнул он в окно. — Почему у стремени моего коня ни собачьей головы, ни метлы не привязано?! Я вам что, бродяга безродный, али человек государев? Повесить немедля!
Зализа резко повернулся к гостю:
— В Северной Пустоши смуты не будет. Не допущу.
— За это Андрей Толбузин ужо и сам поручился, — кивнул гонец. — Но сильна опаска того, что в Москве смута начнется. Как тогда боярскую вольницу усмирять?
Опричник прикусил губу. Одно дело, покой в вверенных землях сохранить, и совсем другое — кованную рать на Москву вести. Но… Но он опять вспомнил годы своего детства: тощую ботвинью с гычкой, потертый отцовский тулуп, его тусклые глаза после неудачных торговых дней. Нет, боярскую вольницу на Русь более допускать нельзя! Не останется тогда страны более, разорвут в клочья, как волчья стая заблудшего телка. Пусть кровь православную проливать грешно — но за этот грех перед Господом он отвечать согласен.
— Усмирим, — кратко ответил опричник, слегка побледнев в лице. — Ради Руси Святой нового такого надругательства не допустим.
Поутру кавалеру Ивану командующие сотнями дворяне впервые сообщили не о погибших и раненых, а о замерзших и обмороженных. Отогреться в чистом поле с помощью костров не удавалось, а мокрая одежда кнехтов практически не грела. Стоимость проклятой Богом русской деревеньки
— Господа кавалеры, братья рыцари! — обратился сын Кетлера к крестоносцам. — Сегодня нам следует вспомнить пример французских рыцарей, почти сотню лет сражавшихся с англичанами в пешем строю. Каждый из вас стоит сотни язычников, и все, что от вас требуется, это войти в крепость первыми и истребить всех, кто посмеет поднять на нас оружие! Остальное доделают кнехты, которые станут прятаться за нашими спинами.
Он намеренно назвал русскую деревушку крепостью — дабы никто не мог потом сказать, что крестоносцы пешим строем, сомкнувшись плечом к плечу и укрывая за своими спинами легкую пехоту от вражеских стрел штурмовали несколько деревенских изб. Если господин епископ не пытается ввести его в заблуждение, то за земляными валами укрываются не больше двух десятков воинов. Против закованных в латы рыцарей им, естественно, не устоять, а всякого рода бабы и подростки, способные плескать водой из-за частокола или тыкать через него копьями и топорами, для открытого боя совершенно непригодны. Нужно всего лишь добиться возможности встретиться с язычниками лицом к лицу, клинок к клинку — и втоптать их в снег, а всех остальных жителей деревни выгнать на улицу, раздеть и поливать водой до тех пор, пока они сами не превратятся в ледяные статуи!
— Мы выстроимся в три шеренги, не давая лучникам возможности стрелять в прячущихся за нами кнехтов. Они засели в центре крепости, и на таком расстоянии из лука нашего доспеха не пробить. Когда мы окажемся внутри, русским останется только сдаться или умереть.
На этот раз командующий желал принять участие в сече сам. В нем накопилось слишком много ярости, слишком много ненависти против дикарей, не желающих признавать общепринятые законы и несколько раз подряд заставлявших оправдываться за их тупость и упрямство. Какое должно быть наслаждение опустить свой длинный меч на их безмозглые головы!
За деревней громыхнули пушки — ратный день начался.
— Барон де Толли! Простите, но вам придется остаться здесь. Кто-то должен командовать кнехтами и начать атаку одновременно с нами, чтобы не дать лучникам уйти из центра деревни к воротам. В вашем распоряжении пять сотен епископских пехотинцев. Сигнал к общей атаке будет дан с помощью трубы.
Рыцари обошли селение прямо по открытому пространству, вырубленному язычниками. В своих сверкающих латах они чувствовали себя в полной безопасности от возможных стрел и камней. Впрочем, стрелять по ним никто и не стал. За полчаса чуть больше сотни закованных в броню опытных воинов выстроились в прямой видимости ворот, символизируя собой несокрушимую мощь Ордена. Из зарослей напротив запертых створок грохнули пушки. Ядра врезались точно в цель, разбрасывая щепы и оставляя ровные круглые пробоины.
— Проще было подойти под прикрытием лучников и разрубить их секирами, — отметил кто-то из пожилых дворян. — От этих пушек больше грохота, чем пользы.
Пришлось ждать, пока бомбардиры прочистят крупнокалиберные стволы, вновь забьют в них порох, закатят новые ядра. А тянущий по ногам ветерок отнюдь не благоприятствовал долгому стоянию на одном месте.
Грохнул залп — на этот раз два из трех ядер вошли в стык между створками и стеной. Ворота словно подпрыгнули, раскалываясь вдоль, перекосились, и изрядный кусок упал вперед. За ними, поперек проезда, лежали на высоту вала ровно уложенные один на другой крупные ледяные кубики. Сквозь прозрачный лед просвечивали какие-то бревна, разлапистые сучья; тележные колеса и даже рыбацкие сети. Похоже, русские не просто поставили ледяную стену, но еще и вморозили в нее для прочности все, что только было под руками.