Череп грифона
Шрифт:
— Шесть драхм. Ты сам сказал, господин, — добавил он, — тут идет война. Когда я продам то, что у нас осталось, когда еще я увижу папирус?
— Ты — родосец. Вы торгуете с Египтом, в этом твое преимущество, — ответил Диодор.
Соклей выбрал именно этот момент, чтобы достать из мешка один из свитков папируса и начать рассматривать его гладкую, кремовую лицевую поверхность. Не говоря ни слова, он улыбнулся и убрал папирус обратно.
Глаза Диодора проследили за свитком, как за красивой гетерой, закрывшей за собой дверь. Он вздохнул.
— Нами правит необходимость.
Даже такая цена была больше общепринятой.
Они сговорились на пяти драхмах и двух оболах за свиток. Немного подумав, Диодор решил купить не пятьдесят, а шестьдесят свитков. Менедему хотелось прыгать от радости.
Когда казначей ушел, чтобы принести серебро, а один из их моряков поспешил обратно на судно за нужным количеством папируса, Менедем повернулся к Соклею и сказал:
— Мы заработали здесь деньги! Кто бы мог подумать?
— В прошлом году в Сиракузах тоже позарез был нужен папирус, ведь из-за карфагенской осады там его давно не получали, — ответил Соклей. — Тот, кто все время ведет записи, никак не может без него обойтись. К тому же в наши дни появляется все больше людей, умеющих читать и писать. Хорошо, что мы привезли папирус.
— Тут нечего возразить. И Диодор прав — у нас и впрямь есть преимущество, поскольку мы торгуем с Египтом. Крутобокое судно, перевозящее зерно, может захватить нам груду папируса для дальнейшей перепродажи, даже не заметив лишнего груза. Соклей кивнул.
— Верно. А теперь пошли узнаем, сколько эти варвары хотят за свой бальзам?
— Да, конечно, — ответил Менедем, и они с Соклеем направились к финикийцам, один из которых был высоким (почти таким же высоким, как Соклей) и худым, а второй — низеньким и еще более тощим, чем его товарищ.
Менедем поклонился.
— Радуйтесь. — Он представил своего двоюродного брата и представился сам.
— Радуйтесь, — ответил финикиец пониже.
Поклонившись, он дотронулся поочередно до своего лба, губ и сердца.
— Я — Абибаал, сын Гисдона. А это мой брат Абимилкий. — Он говорил на хорошем эллинском, хотя и с гортанным акцентом, и даже названные им чужеземные имена вполне могли бы принадлежать эллинам. — Чем могу служить, мой повелитель?
Ни один свободный эллин не назвал бы другого человека повелителем. На взгляд Менедема, финикийцы слишком уж усердствовали в цветистой вежливости.
— У вас есть бальзам, верно? — спросил он.
— А, бальзам! Конечно, есть. — Абибаал снова поклонился. — У нас есть самый великолепный душистый бальзам из садов Энгеди, чистый, желтый, как чудесный гиметтский мед. — Он и вправду хорошо знал эллинов, раз привел такое сравнение. — Бальзам этот при горении дает сладкий дым, а еще полезен как лекарство от всех недугов — различных болей и эпилепсии, а также как противоядие от смертельных ядов. А еще это замечательное средство, согревающее печень и живот, наш бальзам способен вылечить воспаление глаз, предохранить раны от нагноения, исцелить плеврит и мужское бессилие. Он подействует, если будет на то воля богов.
Менедем не ожидал услышать столь длинный перечень достоинств бальзама,
— Мы могли бы заинтересоваться этим товаром, если ты назовешь подходящую цену.
Тут впервые подал голос Абимилкий, заговорив низким, гудящим басом:
— Цена — одна часть бальзама за две части серебра, по весу.
Его эллинский был не таким беглым, как у брата, но он говорил решительней и назвал и впрямь общепринятую цену за бальзам.
— Мы тоже торговцы, — сказал Менедем.
Абибаал и Абимилкий улыбнулись.
Менедем уже видел подобную улыбку у финикийцев: улыбка эта говорила, что эллины не могут быть торговцами, или, по крайней мере, хорошими торговцами. Менедем подался вперед, отвечая на молчаливый вызов. Ему доводилось побеждать в торге с уроженцами Востока. Ну а если в этих сделках он слегка проигрывал, то недолго об этом горевал.
Абибаал сказал:
— Мы слышали, как ты расхваливал свои товары. У тебя есть благовония, краска, папирус и чернила, так?
— Папируса осталось уже немного, — ответил Соклей. — Мы только что продали большую его часть одному здешнему военному.
— И должно быть, получили хорошую цену, поскольку Птолемей и Антигон воюют друг с другом, — заметил Абибаал.
Он не был дураком.
— Пурпурную краску я могу получить там, где ее делают. А вот благовония… Это благовония из родосских роз?
Менедем кивнул.
— Именно, почтеннейший. Они еще более душистые, чем ваш бальзам.
— Но не такие редкие, — заметил Абимилкий.
— Благовония пользуются большим спросом, чем бальзам, — сказал Соклей.
— Потому что больше людей могут позволить себе их купить, — парировал Абибаал. — Какого размера кувшины с благовониями?
— В каждом по два котила, — ответил Менедем.
Кувшины были не очень большими.
— Обычного размера, — сказал Абибаал, кивнув так, как часто делали варвары. — Тогда один из этих кувшинов — за драхму веса бальзама.
— Да это же просто кошмар! — закричал Менедем, хотя не так уж сильно ужаснулся. — Мы должны получить за кувшин хотя бы три драхмы бальзама.
Спустя полчаса оскорблений и криков они сговорились на двух драхмах и оболе бальзама — по весу — за каждый кувшин благовоний.
— Для эллина ты не такой уж плохой торговец, — заметил Абибаал, когда они пожали друг другу руки.
— Из уст финикийца это высокая похвала, — сказал Менедем.
И оба они довольно улыбнулись, ибо каждый из них считал себя победителем в торге.
ГЛАВА 4
Соклей с удовольствием смотрел, как Кос все больше поднимался из моря по мере того, как к нему приближалась «Афродита»: это был один из самых красивых островов, славящийся всевозможными фруктами, но особенно своими винами. Совсем близко от города, так что можно дойти пешком, зеленели яркой молодой весенней листвой тутовые сады. Чуть дальше в глубь острова, на возвышенности, стоял величественный мраморный Асклепион. Когда акатос проплыл мимо святилища бога-целителя — его с трудом можно было рассмотреть с юга, — Менедем заметил: