Череп императора

Банев Виктор

В Париж я приехал, помнится, двадцать пятого ноября. Как выяснилось, это был день св. Екатерины — первый день подготовки к Рождеству. Мой Ти-джи-ви — скорый купейный — прибыл на вокзал Де Монмартр, я вышел в зал ожидания, увидел громадную, до самого потолка, елку и понял: что было, то прошло. Всё, хватит! Теперь все будет иначе.

Тем же вечером я сходил на авеню Монтень (как утверждал мой путеводитель — «самую дорогую авеню планеты») и, слившись с праздничной толпой, полюбовался на шествие «катринетт» — маленьких Екатерин, каждая из которых вышагивала в особого покроя шляпке — с кастрюлькой, игрушечной собачкой, книжечкой или клубком ниток на тулье.

А в десять вечера лег спать. Усталый и абсолютно трезвый.

Нога моя время от времени еще побаливала, и потому распорядок дня я завел себе самый простенький. Вставал в восемь утра, практически не пил и часами сидел в кафешках. Любовался на то, как Париж готовится к Рождеству.

Французский, на тройку сданный некогда в институте, был у меня не ахти, но аборигены меня понимали. Уже через пару дней официанты из ресторана, куда я ходил завтракать, выучили, что месье с тросточкой приехал из России и заказывает по утрам большой кофейник горячего кофе — с сахаром и без молока, а хозяин табачной лавки напротив моего отеля еще с вечера готовил для меня две пачки «Лаки Страйк». Жизнь удалась.

Я вышел на бульвар Латуз-Мобур и влился в толпу парижан, рыскавших по дорогому Седьмому району в поисках рождественских подарков. Оригинальных и обязательно со скидкой. Послушал шарманщика с кошкой на поводке, выпил кружечку пива, постоял перед витриной недорогого ювелирного магазина.

Напротив гастронома «Петросян» меня перехватил совсем молодой парень, в напяленной поверх куртки футболке, на которой читалось: «Друг животных».

— Мы планируем построить новый приют для бездомных собак. Не пожертвуете десять франков, месье? — Улыбался парень так, словно у него свело мышцы лица. В руках он держал коробку для пожертвований с прорезью сверху.

Накануне Рождества парижане словно сошли с ума. Сборщики пожертвований (на что угодно — от организации фонда помощи эскимосам и папуасам до инициативной группы по содействию первому полету на Марс) стояли буквально на каждом углу и не давали проходу мирным гражданам.

Я опустил в коробку стофранковую купюру. Пусть собачки жируют.

— О-е! Месье так добр! С наступающим Рождеством.

— Спасибо.

— Вам спасибо, месье. Животным сейчас действительно нужна наша с вами помощь.

— Бери, милый, не жалко, — сказал я по-русски и заковылял дальше.

Жалко действительно не было. Уж с чем, с чем, а с финансами проблем на моем персональном горизонте что-то не наблюдалось. Скажи мне кто-нибудь еще полгода назад, что на Рождество я окажусь в Париже, да еще с полными карманами наличных, — рассмеялся бы в лицо тому острослову. Все-таки жизнь — абсолютно непредсказуемая штука. Это ж надо — как все обернулось…

Да-а, с деньгами получилось интересно. Очень интересно. Майор Борисов оказался человеком слова. Сам втравил меня в эту историю, сам и компенсировал мне понесенный урон. Как моральный, так и физический. Не знаю, чего ему это стоило, но через пару недель после памятной мизансцены в дацане ко мне в больницу заявилось двое тусклых типов в хороших пиджаках и с кожаными портфелями в руках. Без малейших эмоций в голосе один из типов проинформировал меня в том смысле, что по действующему законодательству мне, Стогову И. Ю., 1970 года рождения, как обнаружившему алмаз Шань-бао, в дальнейшем именуемый «Клад», причитается получить двадцать пять процентов от стоимости вышеупомянутого алмаза. Каковая сумма составляет…

Когда сумма была произнесена вслух, то первое, что мне подумалось, — это то, что пулевое ранение в бедро каким-то

странным способом дало осложнение на голову. В тяжелой форме. С горячечным бредом и галлюцинациями. Оказалось — нет, все правда. Типы достали из портфелей необходимые бумаги, оформленные надлежащим образом, и дали мне подписать.

Смех и грех — после того как я подписал, второй из визитеров, доселе молчавший, заявил, что сумма государственного налога на причитающиеся мне двадцать пять процентов составляет чуть ли не три четверти от только что названной фантастической цифры. Я улыбнулся и сказал — хрен с вами, подписав и это. В общем, уже через пару недель после их визита я ковылял по вокзалу Де Монмартр и со всеми основаниями считал себя на редкость богатым парнем.

…Обогнув район Карюзель дю Лувр с его фантастическими ценами и тысячами модных бутиков, я вышел прямо к саду Тюильри. Путеводитель утверждал, что местная елка — самая роскошная во всем Париже. Елка и в самом деле была ничего, а вокруг нее расхаживала пара дюжин Дедов Морозов и оглашала окрестности радостными возгласами, смысл которых я, со своим словарным запасом, понять даже и не пытался. От долгой ходьбы я немного запыхался, сел на лавочку и закурил.

Бегали детишки, пахло жареными каштанами, между лавочкам ходили продавцы всякой всячины. Где-то на прилегающей улице надрывалась музыка. По аналогии я вспомнил ободранную, хмурую елку, которую под Новый год устанавливают на Невском. На этой, из сада Тюильри, висело не меньше тонны самых причудливых украшений, а для той, из Петербурга, средств хватало, помнится, только на гирлянду красно-синих лампочек. Интересно, стоит ли она там в этом году? Я вспомнил Невский, «Гостиный двор», перекресток у гостиницы «Европа»… Тот самый перекресток, возле которого так недавно притормозил джип и на Невский выскочили трое бритоголовых парней. Ни одного из которых уже нет в живых.

Я говорил себе, что история эта кончилась, что все уже в прошлом, но иногда мне и самому не верилось в это… То утро, когда от меня ушла блондинка (про себя я так и называю ее — Анжелика) и сразу вслед за ней заявился майор Борисов, стало одним из самых неприятных за несколько последних лет моей жизни. Я проводил майора в свой кабинет (ни в кухню, ни тем более в большую комнату вести его я не рискнул), мы сели, и он начал говорить. А когда он ушел, я напился так, как не напивался уже черт знает сколько времени.

Как оказалась, чертовы спецслужбисты следили за мной. С самого первого дня, когда в «Мун Уэе» застрелили китайца. Ничего умнее, как приставить ко мне «топтуна», в голову им не пришло. Майор уверял меня, что это обычный порядок работы со свидетелями. Мне кажется, он все-таки врал и в тот момент они меня подозревали. Не знаю в чем, но подозревали. Однако очень скоро подозревать перестали. Вечером того же дня они с некоторым удивлением обнаружили, что следят они за мной не одни, — есть конкуренты.

Сперва спецслужбисты удивились. Затем заинтересовались. Навели справки у «соседей». Ни милиция, ни расплодившиеся нынче комитеты «топтунов» конкурентов за своих не признали и уверяли, что слежку за мной не организовывали. После того как на Невском я угодил в руки Диминых головорезов, эфэсбэшники взялись за следопытов-конкурентов плотно, и то, что им удалось выяснить, мигом представило всю историю с убийством китайца в совершенно ином свете.

Первый же из «топтунов», взятый ими «в разработку», вывел их на Анжелику. А уж стоило им потянуть за эту ниточку, как клубочек начал сам собою раскручиваться — да как интересно!