Череп Шерлока Холмса
Шрифт:
«После суда над шайкой Мориарти остались на свободе два самых опасных ее члена, оба — мои смертельные враги. Поэтому я два года пропутешествовал по Тибету, посетил из любопытства Лхасу и провел несколько дней у далай-ламы. Вы, вероятно, читали о нашумевших исследованиях норвежца Сигерсона, но, разумеется, вам и в голову не приходило, что то была весточка от вашего друга».
Глава 1
Жертва прогресса
Лондонская осень 1916 года вполне соответствовала настроению, в котором пребывали мы с Холмсом, а еще в большей степени — тому неустойчивому положению дел, которому
Так было и в тот вечер, 5 сентября, когда началась эта удивительная история. За окном клубился туман, делая сумерки густыми и почти осязаемыми. Я сидел у камина с пачкой газет на коленях. Шерлок Холмс, только что убравший ящички со своей картотекой на место, стоял у окна, задумчиво раскуривая трубку. Неожиданно, бросив на меня короткий взгляд, он сказал:
— Вы совершенно правы, Ватсон, не стоит в очередной раз атаковать военное ведомство. Результат будет прежним.
— Боюсь, что так… — я тяжело вздохнул и лишь через мгновение сообразил, что за все время не произносил ни слова. — Черт возьми, Холмс, как вы угадали?
Мой друг пожал плечами.
— Вы меня удивляете, Ватсон. Вот уже несколько часов кряду вы перечитываете газеты за последнюю неделю, причем только первые полосы. Иными словами, вас — и это вполне естественно — интересуют сводки с театра военных действий. Ваши мысли заняты чудовищной бойней, разворачивающейся на континенте. Только что вы перечитали список погибших, помещенный на первой странице сегодняшней «Таймс». После этого погрузились в глубокую задумчивость. Затем ваш взгляд упал на лежащий на столе чистый лист бумаги. Лицо ваше прояснилось, из чего я сделал вывод, что вы приняли решение. Но сразу после этого вы машинально коснулись своей старой раны, полученной в Афганистане, и вновь помрачнели. Сопоставляя это с тем фактом, что вы уже дважды обращались в военное ведомство с просьбой призвать вас на военную службу и оба раза получили вежливый отказ, мотивированный ранением и возрастом, я пришел к тому же выводу, что и вы сами: не стоит зря переводить чернила, — все это Холмс произнес нарочито бесстрастным тоном. — Похоже, дорогой Ватсон, ваши способности не представляют интереса для военных.
— Ваши, похоже, тоже, — заметил я, слегка уязвленный последними словами.
— Увы, это так. Я проклинаю войну не только за те страдания, которые она приносит миллионам людей, но и за то, что это чудовищное по масштабам преступление заслонило собой все прочие и, по сути, оставило меня без работы! Складывается впечатление, что криминальный мир сам ужаснулся той крови, которую ежедневно проливает мир так называемых цивилизованных людей, — Холмс отвернулся к окну. — На самом-то деле все обстоит иначе. И преступления совершаются, возможно, не реже, чем прежде. Просто они никого не интересуют — все эти малые трагедии на фоне великой катастрофы.
В глубине души я был вполне согласен с моим другом, хотя некоторый цинизм его слов меня покоробил.
— Не кажется ли вам, что, столкнувшись с таким количеством смертей, со страданиями миллионов, люди постараются найти новый путь? — спросил я.
— Не кажется, — ответил Холмс. — Человечество нисколько не изменится. Мало того: привыкнув к зрелищу тысяч трупов, люди, не моргнув глазом, примут и миллионы. Нет, друг мой, если что действительно изменится,
— И ваша задача многократно усложнится, — заметил я.
Холмс резко обернулся.
— Усложнится? — удивленно переспросил он. — Многократно? Бог с вами, Ватсон, с чего вы взяли? Во-первых, вместе с ростом технической вооруженности преступников растет и мой технический арсенал. А во-вторых, суть преступлений неизменна, мотивы — да и методы — прежние. Меняются только орудия преступления — та внешняя сторона, которая никогда не заслонит от взора сыщика внутреннюю суть дела… — он прервал сам себя и произнес огорченным тоном: — Боже мой, Ватсон, неужели отвлеченные философствования — это все, что отныне нам осталось?
Я не нашелся, что ответить, и вновь обратился к газете. Правда, на сей раз, памятуя о замечании Холмса, перелистал первые страницы и углубился в сообщения о происшествиях, помещенные на последней полосе.
Мое внимание привлекла маленькая заметка под заголовком: «Смерть на рельсах». Я не мог удержаться и прочел ее вслух: «Сегодня утром на улице Тотенхейм Корт-роуд в результате несчастного случая погиб эмигрант Грегори Раковски. Мистер Раковски переходил улицу в ту самую минуту, когда на Тотенхейм Корт-роуд выехал электрический трамвай. Вагоновожатый не сумел затормозить, и несчастный джентльмен мгновенно оказался буквально смятым многотонной махиной. Полиция пытается определить степень вины вагоновожатого…» — я оторвался о газеты: — Такого напыщенного слога, боюсь, до войны не было. Какой-нибудь провинциальный репортер… — я покачал головой. — Поразительно! Линию электрического трамвая пустили там совсем недавно. Да, воистину этот человек — жертва технического прогресса.
Холмс, молча выслушавший сообщение о несчастном случае и принявшийся вновь мерить шагами нашу крохотную гостиную, при этих словах остановился.
— Жертва прогресса? — он в сомнении покачал головой. — Вряд ли, Ватсон. Вот, например: почему вагоновожатый не сумел остановить свою машину при виде пешехода? Почему сам этот господин — как его звали, Раковски? Скорее всего, русский или болгарин…
— Возможно, поляк, — высказал я предположение.
— Да, возможно. Во всяком случае, славянин… Так вот, почему Раковски не остановился, не сделал шаг назад? Обратите внимание: даже название этой заметки содержит двусмысленность. «Смерть на рельсах», а не «Несчастный случай» или «Уличное происшествие», как, по моему разумению, следовало назвать это событие. Можно, конечно, отнести это на счет напыщенности слога, так вас возмутившей. Но, возможно, были какие-то обстоятельства, о которых репортер не счел возможным сообщить. Обратите внимание: чтобы определить степень вины вагоновожатого, потребовалось вмешательство полиции. Значит, дело не столь уж очевидно… — он подошел к ящичкам, в которых хранил свою картотеку, и принялся быстро просматривать заполненные четким почерком карточки. — Странно… — сказал Холмс вполголоса. — В моей картотеке об этом господине нет никаких сведений. Между тем эмигранты… — мой друг задумался. Я запротестовал:
— Полноте, Холмс, отсутствие его в вашей картотеке означает всего лишь, что в Англии он вел себя вполне законопослушно. Жаль, конечно, что закончилась эта жизнь на трамвайных рельсах.
— Да-да, — чуть рассеянно повторил Холмс. — На трамвайных рельсах, именно. Все-таки кое-что я бы хотел уточнить. Вы же знаете — я никогда не делаю выводов, не имея для этого достаточно фактов… — Холмс с досадой посмотрел в окно. — Сегодня туда идти нет ни смысла, ни возможности. А потому отправимся завтра. Осмотрим место происшествия. Как вы на это смотрите, Ватсон? Я не нарушаю ваших планов? — он улыбнулся и исчез в своей спальне, а через минуту выглянул оттуда уже в теплом шерстяном халате.