Черепаха Тарази
Шрифт:
Бессаз делал вид, что все эти разговоры о коте не имеют к нему отношения, хотя где-то задним умом понимал, что не зря, услышав его шаги, перешли мушрики на иносказательный язык, давая, видимо, понять, что, хотя и прямо не говорят о нем и перестали им интересоваться с того момента, как Бессаз объявил об окончании расследования, все же забыть о нем сразу не могут, потому-то и говорят отвлеченно.
Пройдя дальше по нескольким крышам, он вдруг услышал удивительно знакомый голос и, не поверив, вздрогнул. И чтобы не отвлекать своими шагами рассказчика, лег на крышу, прижав ухо к тонкому слою камыша, покрытому соляной коркой, и слушал, все еще не веря, что говорит Фаррух - спокойным, даже чуть ленивым тоном человека, который чувствует
– Это был Искандар Зу-ль-Карнайн [Иcкaндap 3у-ль-Карнайн - Александр Македонский.], - рассказывал Фаррух.
– И наши предки - люди бедные, которые ничем не владели, - очень удивили его. Они рыли могилы у ворот своих домов, сметали с них пыль и часто ходили к могилам, чтобы поклоняться духам умерших. Собирали траву и коренья, не желая другой пищи... Искандар прислал к царю наших предков своего эмира, призывая его к себе. Но царь наш знайте же, мой отец вычитал в свитках и книгах - и был этот прикованный! сказал: "Мне нет до него дела!" Тогда Искандар сам смиренно пришел к нему, чтобы спросить: "Как же вы живете? На чем держитесь? Нет у вас ни золота, ни других благ мира".
– "Благами мира еще никто не насыщался", - ответил наш прикованный. "Тогда почему вы роете могилы у ваших ворот?" - "Чтобы они всегда были перед глазами и мы могли бы, вспоминая все время о смерти, не забывать о жизни будущей".
– "Почему вы едите траву?" - спросил Искандар. "Потому что мы не хотим делать наши желудки могилами дня червей, ведь сладость кушанья не проходит дальше горла". Затем наш царь, прикованный, вынул череп, положил его перед Искандером и сказал: "О Зу-ль-Карнайн, знаешь ли ты, чей это череп?" - "Нет".
– "Этот череп принадлежал царю, который обижал своих подданных - и слабых, и сирот - и все свое время отдавал накоплению суетных благ мира... И вот голова этого царя..." Потом наш прикованный протянул руку и положил перед Искандером другой череп: "Знаешь ли ты, кто это?" - "Нет".
– "Этот был из справедливых царей, заботился о жителях страны. И вот его череп, хотя И из райского сада". И прикованный царь наш положил руку на голову Зу-ль-Карнайна и сказал: "Посмотреть бы, который из этих голов ты будешь!" Заплакал Искандар и прижал царя к груди: "Хочешь, будешь моим везиром?" - "Не бывать, не бывать!" - воскликнул наш царь прикованный. "Почему?" - "Потому что все твари тебе враги из-за денег и власти, и все они истинные мои друзья из-за моей неприхотливости и бедности. Я удовлетворяюсь малым, мне достаточно этого". Искандар прижал нашего царя к груди, и поцеловал его между глаз, и ушел...
Бессаз еле дослушал все это, удивляясь не самой истории (не знал он, что всякого рода байки рассказывают мушрики не вечерами, на сон грядущий, а на заре, перед выходом из дома), а тому, что слышит голос Фарруха, который, казалось, уже давно блуждал на той плоскости земли, называемой "Барса-кельмес". Приступ сильной боли не дал ему сразу подняться, чтобы поскорее возвратиться в дом. Он даже забыл, зачем спозаранку поднялся сюда, хотелось одного - лечь опять в постель.
Благо старик не заметил его возвращения, и Бессаз, тихо пройдя к себе, растянулся на постели и тут же забылся, да так тяжело, будто потерял сознание.
Проснулся он от какого-то шороха над головой, но никак не мог повернуться, чтобы посмотреть наверх, ибо снова лежал в позе черепахи, прижавшись животом к кровати.
Наконец ему удалось лечь так, чтобы увидеть стоящего над ним старосту, - старик только что задернул
– Доброе утро, - через силу улыбнулся он.
– Вы всю ночь кашляли, и я поспешил задернуть занавеску, чтобы вас не продуло...
– Да, я, кажется, простыл, - пробормотал Бессаз, еле открывая слипшиеся губы, и деланно кашлянул.
– О, совсем плохо!
– засуетился староста.
– Я скажу Майре, чтобы она напоила вас горячим молоком.
– Да, будьте любезны, - сказал Бессаз, желая поскорее избавиться от него.
"Неужели он видел, как я корчился от боли?" - испуганно пощупал Бессаз свою спину: не открылся ли халат от барахтанья в этой нелепой позе и не заметил ли староста еще и копчик.
Но халат слегка свернулся, открывая его спину, да и мало ли в каких причудливых позах спят люди?
– Помню, отец мой, - сделала небольшое отступление черепаха, - всегда спал, подложив под шею дощечку, обшитую бархатом. Так что спущенная голова его почти не была видна, если смотрели на него спереди. Что-то творилось с его шеей, то ли она высыхала, то ли покрывалась пятнами, словом, он боялся показывать ее, И однажды, еще в детстве, когда он взял меня с собой в баню, я увидел, что он купается, не снимая с шеи какой-то черный чехол, сшитый как воротник... Прошу прощения, - извинилась черепаха и продолжала рассказ с того места, как староста оставил Бессаза одного, чтобы пойти на кухню.
И хотя Бессазу не хотелось молока, он терпеливо ждал, боясь, как бы староста не догадался о его истинной болезни, пусть думает, что у его гостя обыкновенная простуда.
Но время шло, а Майра все не приходила, и Бессаз подумал, что не очень-то удобно встречать ее, лежа в постели, - оделся, прислушиваясь к шуму за дверью.
А слышались какая-то возня и хохот, и Бессаз вначале не поверил этому, ибо странное поведение хозяев в столь внимательном и деликатном доме было бы нелепым, тем более когда гость болен.
"Или теперь, когда я закончил расследование, они готовы ходить у меня на голове?
– подумал Бессаз с обидой, но сразу же успокоил себя: - Нет, это было бы слишком... Ведь еще вечером, дружески угощая меня, они так обрадовались, узнав, что я остаюсь еще на несколько дней. Притворство? Сейчас я выйду к ним, и если замечу хотя бы тень лукавства, тут же уеду!" решил Бессаз и, тихо открыв дверь, заглянул в коридор.
И, продолжая слышать возню, крадучись, прошел по коридору и заглянул в комнату Майры, поразившись той нелепой картине, которую увидел.
Староста растянулся на кровати, точь-в-точь копируя позу, в которой застал утром Бессаза. Майра возвышалась над ним, стоя на лестнице, а когда старик распростер руки, изменив позу, она со смехом сказала:
– Паук!
Староста тоже захохотал, кривя беззубый рот, и лихо подогнул под себя ноги. И снова вопросительно повернул лицо к дочери, ожидая ее похвалы.
– Варан!
– воскликнула она.
У Бессаза от оцепенения, кажется, мускул не дрогнул на лице. Не помня себя, он попятился в свою комнату, представляя, какую они гримасу состроят, будут лгать и изворачиваться, если увидят, что Бессаз вдоволь насладился этим спектаклем.
– Хватит с меня, - прошептал он и снова лег, укрылся одеялом, не зная, как быть теперь и что думать обо всем этом.
"Ловко же он. меня копировал, - еле сдержался от нервного хохота Бессаз, - даже перещеголял, изображая паука... У самого в устах после каждого слова: "Господи, помилуй..." Что ж, я сам виноват, надо было знать, у кого идти на поводу... буду умнее".
И, вдруг вспомнив, как лежал староста в позе варана, захохотал, уже не в силах сдержать себя.
Майра тут же вбежала к нему с чашкой молока и удивленно уставилась на Бессаза.