Черепаха Тарази
Шрифт:
Его наглость так возмутила Бессаза, что он не знал, как ему ответить, - лишь пробормотал проклятье. Но потом тут же смекнул, что это прекрасный повод проучить Фарруха, так же жестоко, как и старосту. Взять его к себе в работники, потом жениться на Майре, и чтобы плут, страдая, прислуживал им обоим. Заметив малейшую оплошность, Бессаз будет бить его по щеке на виду у Майры, руки которой он так добивался. Это будет еще худшим наказанием, чем то, которое он избежал в деревне.
Пока Бессаз зловеще обдумывал все это, Фаррух, уверенный, что все идет, как они договорились, зашагал веселее.
– Да, я обещал старику... хотя и имел удовольствие наблюдать за вами. Там, на холме... Но, уважая старосту...
– Бессаз не договорил, спросил: Где же ваши пожитки?
– Все отняли у меня односельчане. Цепей на прикованном, видите ли, показалось им мало... Тогда они поделили между собой и все мое имущество... что с лихвой покрывает цену целого табуна лошадей... хотя Дурды, грех которого они свалили на мою голову, украл у них всего одну старую клячу...
– Дурды? Кто это?
– притворился, что не знает, о ком речь, Бессаз. Фаррух почему-то уклонился от прямого ответа и продолжал:
– Но я видел, что они люди совестливые, не желающие брать и лишнего медяка, вновь заковали труп цепями и кричали: "Видишь, нам ничего твоего не нужно, Фаррух ибн-Шааби!.." Клянусь богом нашим прикованным, они так кричали!
– криво усмехнулся Фаррух.
– Так он стал моим слугой, господа ученые!
– с печалью молвила черепаха.
– И вы уже слышали, как я не раз проклинал тот день, когда встретил его. Вы видели, каков он из себя, Тарази-хан, когда остановились в моем постоялом дворе... Но не буду отвлекаться, тем более что исповедь моя уже близится к концу...
...Вечером Бессаз благополучно вернулся домой, но узнал, что отец сильно прихворнул. Он уже давно жаловался на боли в горле, но почему-то упрямо не показывался ни лекарям, ни знахарям и, когда Бессаз заводил о них разговор, почему-то хмурился и обреченно вздыхал. Наверное, он считал лечение занятием бесполезным, а болезнь свою настолько запущенной, что отдался воле судьбы.
Недуг мучил отца с давних пор - ведь Бессаз еще в детстве заметил, что моется он в бане в воротнике, закрывающем шею. Может, он уже тогда советовался с лекарями и те беспомощно развели руками?
Больной отец, лежа в постели, долго смотрел Фарруху в глаза, затем перевел взгляд на сына, и Бессазу показалось, что хочет он сказать: не нравится мне этот тип, смотри, как бы он не сделал тебя несчастным, завладев нашим имуществом, и не выгнал тебя, нищего и голодного...
Жаль, что у него уже пропал голос и он не мог вразумительно втолко-, вать обо всех своих предчувствиях и опасениях сыну. Только дал понять Бессазу, чтобы отныне он занимался делами постоялого двора, и показал свое завещание.
Расстроенный Бессаз ушел от отца, не зная, за что ему взяться и с чего начать. Но выяснилось, что Фаррух прекрасно разбирается во всем, что касается содержания двора, учета и расчета, и в прочих делах, будто он, еще вчерашний мушрик из проклятой богом деревушки, давно промышлял в городе и до тонкостей разбирался во всех хитросплетениях торговли. Был к тому же послушным, исполнительным, но одного не понимал Бессаз,
– Теперь мне ясно, - пояснила, криво усмехнувшись, черепаха, - что мошенник таким образом ощупывал мою спину и хвост, ибо староста рассказал ему о том, что со мной творилось. Ведь не зря же он показывал, в какой позе я лежал и хохотал вместе с Майрой. О, каким проницательным оказался имам! Он уже заранее знал, что у меня еще и спина закроется панцирем... Я же, глупец, был уверен, что, кроме хвоста, ничего в моем теле теперь не изменится, - думал я: закончится суета с наследством отца - и я займусь лечением; знахарь безболезненно удалит мне хвост... Слышал я, что бухарские знахари убирают, не оставляя следов, не только хвосты, но и лошадиные уши у порядочных граждан... Вы же, Тарази-хан, скажу вам без лести, делаете это лучше самого искусного колдуна!
Отец Бессаза Прожил еще день. Под утро Бессаз вдруг проснулся, застонав от дурного сна, - лихорадило, и он долго не мог успокоиться.
В дурном предчувствии Бессаз побежал в комнату отца - его труп, уже окоченевший, был в такой позе, будто отец сам задушил себя, крепко сжав руками горло.
Бессаз крикнул и выбежал, чтобы позвать Фарруха, но внутренний голос задержал его. Он вернулся к покойному и долго не мог разжать ему руки.
– В бешеной лихорадке, - продолжала черепаха, - я расстегнул воротник, который он никогда не снимал, и увидел, господа ученые, что шея у него черная, морщинистая, словом - черепашья... Это наша родовая болезнь, вроде проклятия, все мы, из рода Баккал-заде, жили с черепашьим клеймом... У отца клеймо было только на шее, само тело его оказалось без единого изъяна, полностью человечьим. Никто из посторонних так и не узнал его тайны, ибо я заявил всем, что отец завещал похоронить его, не снимая воротника... мол, чудачество, связанное с его суеверной натурой...
На похороны неожиданно явился сам Денгиз-хан, что всех удивило - ведь эмир уже не выходил за пределы своего сада.
Бессаз был польщен и, чтобы показать, что служит своему эмиру верой и правдой, протянул Денгиз-хану документ, возвращенный старостой.
Денгиз-хан удивленно поднял брови, читая документ, и Бессаз понял, что вручил его не по адресу. Денгиз-хану же ничего не оставалось, как сделать вид, будто он знает о таинственном учреждении, откуда был послан в деревню документ, и сказал кратко:
– Похвально!
– и передал бумагу своему телохранителю.
Бессаз же наивно ждал, что эмир непременно осудит то учреждение, которое обращается к низшим деревенским чинам, чтобы те следили за работой столичных чиновников. Но монарх, запутавший ходы к своему дворцу подземными дорогами, да так, что никто не знает, как подать жалобу или прошение без посредничества проводников, берущих за это мзду, не мог, наверное, поступить иначе.
– Вы ведь сами видели, Тарази-хан, как зарабатывают на этом проводники, - напомнила черепаха, неизвестно от кого знавшая о приключениях нашего тестудолога в городе Денгиз-хана.