Черепаший вальс
Шрифт:
— Я тоже пойду! — заявила Гортензия, игнорируя Гэри. Но он не заставил себя упрашивать и отправился с ними.
— Наконец-то мы одни! — вскричала Ширли, когда все ушли. — А что, если заказать еще бутылочку этого превосходного вина?
— Мы же будем в стельку!
Ширли позвонила, попросила еще одну бутылку такого же вина и, обернувшись к Жозефине, объяснила:
— Это единственный способ заставить тебя говорить!
— О чем говорить? — спросила Жозефина, мощными бросками отправляя туфли в полет по комнате. — Я ни в чем не признаюсь. Даже под страхом пытки хорошим вином!
— Хорошо
Жозефина прикрыла губы рукой, показывая, что у нее рот на замке.
— Будете жить вместе в следующем году?
Она посмотрела на Ширли и улыбнулась.
— Ну так что? Будете жить вместе?
— Еще рано… Надо хорошенько подготовить Александра.
— И Зоэ.
— Зоэ тоже. Лучше бы мне немного еще побыть с ней вдвоем. Мы будем ездить в Лондон на выходные, или они приедут в Париж. Посмотрим.
— Они увидятся с Гаэтаном?
— Она вчера ему звонила. Уверяла, что для нее он остался тем самым Гаэтаном, который надул в ее сердце воздушный шарик, что Руан недалеко от Парижа, а я вполне клевая мамаша.
— Она недалека от истины. А он?
— С ним все не так радужно. Он ужасно боится, что вырастет похожим на отца и тоже сойдет с ума. Он плохо спит, у него жуткие кошмары. Бабушка нашла ему психолога…
— Да там всей семье понадобится психолог…
В дверь позвонили, официант принес бутылку вина. Ширли налила Жозефине бокал. Они чокнулись.
— За нашу дружбу, my friend [148] , — сказала Ширли. — Пусть она всегда остается прекрасной, нежной, доброй и крепкой!
148
«Моя подруга» (англ.).
Жозефина приготовилась ответить, но тут у нее зазвонил телефон. Это был инспектор Гарибальди. Он сообщил, что она может вернуться в свою квартиру.
— Нашли что-нибудь?
— Да. Дневник, который вела ваша сестра.
— А можно мне его прочитать? Хотелось бы понять…
— Я утром отправил его вам в отель. Он теперь ваш. Она жила в придуманном мире… Вы поймете, когда прочитаете.
Жозефина позвонила администратору. Вскоре ей принесли конверт.
— Ты не против, если я прямо сейчас прочитаю? — спросила она у Ширли. — Не могу больше ждать. Так хочется понять, почему…
Ширли поднялась, чтобы выйти в соседнюю комнату.
— Нет. Посиди со мной…
Жозефина вскрыла конверт, достала белые листы, штук тридцать, и погрузилась в чтение. Она читала и становилась все бледнее и бледнее. Когда закончила, лицо ее было белым, как бумага.
Она молча протянула Ширли листочки.
— Можно? — спросила Ширли.
Жозефина кивнула и убежала в ванную.
Когда она вернулась, Ширли уже дочитала и сидела, уставившись в одну точку. Жозефина села рядом и положила голову ей на плечо.
— Жуть какая! Как она могла…
— Я очень хорошо понимаю, что она испытывала. Мне знакомо это состояние.
— С человеком в черном?
Ширли кивнула. Они сидели молча, передавая друг другу листки, вглядываясь в элегантный почерк Ирис, который ближе к концу превратился в сплошные каракули.
— Как школьные
— Вот именно. Он низвел ее до состояния школьницы, благоговеющей перед учителем. Нужна большая сила, чтобы противостоять этому безумию.
— Но нужно быть безумным, чтобы в такое ввязаться!
Ширли подняла на нее глаза. На лице ее появилось непередаваемое выражение какой-то мучительной тоски, ностальгии по прошлому.
— Значит, я тоже была безумна.
— Но ты же справилась! Ты не осталась с этим человеком!
— Но какой ценой! Какой ценой! И я до сих пор себя удерживаю, не то опять бы сорвалась! Я больше не могу спать с мужчинами: умираю со скуки, все кажется мне пресным. Такая любовь — как наркотик, алкоголь или сигареты. Если подсядешь, потом уже не можешь без этого обходиться. Я до сих пор мечтаю о той полной зависимости, той полной потере самосознания, о странном наслаждении, сотканном из ожидания, боли и радости, об ощущении, что ты опять за гранью… Что ты ходишь по лезвию ножа. Она шла к смерти, но, уверяю тебя, шла счастливая, как никогда в жизни!
— Ты сумасшедшая! — воскликнула Жозефина, отодвигаясь от подруги.
— Меня спас Гэри. Спасла любовь, которую я отдавала Гэри. Он помог мне выбраться из трясины… Ирис не была настоящей матерью.
— Но ты-то нормальная! Скажи мне, что ты нормальная! А то кругом одни сумасшедшие! — жалобно вскричала Жозефина.
Ширли странно посмотрела прямо в вопрошающие глаза подруги и тихо-тихо спросила:
— А что ты называешь «нормальным», Жози? Что это значит? Who knows? [149] И кто решает, что такое норма?
149
«Кто знает?» (англ.)
Жозефина решила отправиться на пробежку, надела кроссовки и кликнула Дю Геклена. Он лежал под радиоприемником и слушал «TSF-Jazz», виляя бесхвостым задом. Это была его любимая радиостанция. Он мог слушать ее часами. Когда передавали рекламу, он изучал содержимое своей миски или вертелся под ногами у Жозефины, предлагая почесать ему брюхо. А потом возвращался. Когда раздавался пронзительный звук трубы, он клал лапы на уши и тоскливо качал головой.
— Давай, Дю Геклен, вперед!
Надо шевелиться. Надо пойти побегать. Вытолкнуть из себя удушливый комок боли. Она не может позволить себе снова умереть. Но как это возможно? Как же получается, что каждый раз мне так больно? Я никогда, никогда не выздоровею.
«Хорошо, что ты здесь, со своими бандитскими шрамами на роже», — прошептала она Дю Геклену. Когда люди оборачивались к ней и с легким удивлением спрашивали: «А это ваша собака?», подразумевая: «Вы сами выбрали такого черного, огромного урода?» — она раздражалась и отвечала вызывающе: «Это МОЯ собака, и другой мне не надо». Даже если у него нет хвоста, ухо порвано, глаз заплыл, шерсть клочьями, шея бычья, а голова вдавлена в плечи. Для меня он все равно красив. Дю Геклен приосанивался, радуясь надежной защите, и Жозефина говорила: «Пойдем, Дю Геклен, эти люди ничего не понимают».