Через двадцать лет
Шрифт:
Горы… Эрика бы с удовольствием порассматривала и поинтересовалась главной городской достопримечательностью дольше – учитывая, что подъехать удалось достаточно близко. Но сейчас занимали не прелести местной природы, а одинаковые белые плиты, торчащие из земли.
Уже рядом…
В администрации долго возились с датами и именами – даже здесь у папы Джимми нашлись тёзки полного и частичного соответствия. Эрика озвучила данные сразу трёх Роджерсов, благо, в сумке так и лежали документы, на случай малейшей необходимости. Теперь-то необходимость имелась… Вспомнив о Нью-Йорке, ждущем
А может, лучше бы не найти их вовсе?
Александр, добровольно джентльменивший у выхода, заскучать не успел – при нём была та самая газета, захваченная из машины. Увидев девушку, режиссёр быстро сложил страницы и посмотрел на тёмные пятна на своих руках.
– Ну здорово, извозился в краске… Разобрались внутри, мисс Рубинштейн?
– Более-менее, - отозвалась Эрика, - они в старой части, и там действительно не везде есть маячки – их ставят по желанию близких, чьих-то других близких и прочее. Вот, держите.
Открыв пачку бумажных салфеток, лежавших в сумке, она достала одну и протянула спутнику.
– Спасибо.
– За доставку, - пробормотала девушка, испытывая неловкость и признательность, что кто-то малознакомый стремится помочь, - ещё раз извините нашу задержку… Можно спросить, а вы были здесь раньше?
– Раз или два, давно уже, - вытерев руки, режиссёр сунул мятую салфетку в карман, - ответный вопрос: кого ищем?
Оба двинулись в направлении старой территории, где сахарно-белые плиты уступали потемневшим серым, а земля, не смотря на ухоженность, казалась дикой и заброшенной. Подождав, пока признательность возобладает над неловкостью, Эрика сказала:
– Три могилы Роджерсов, они должны быть вместе: отец, мать и сын.
Она пошла вперёд, глядя в обе стороны и вновь и вновь мыслями возвращаясь к приезду в город. Как много было планов связано с поисками. Как мало удалось в итоге. Почти две недели измотали ожиданием сильнее, чем годы неведения. Что дальше? Архив университета? Скрытые таланты среднестатистического студента и надежда узнать хоть немного больше? Эрика скользила взглядом по вырезанным на камнях словам, стараясь не пропустить нужные и боясь наконец-то столкнуться с ними. Александр ушёл дальше, неторопливо выискивая тройные соответствия фамилий, а потому не сразу услышал оклик:
– Мистер Гаррет!
Острота зрения не подвела – через два ряда мелькнули знакомые имена. Архив из головы трусливо улетучился, словно порыв скользнувшего по волосам ветра.
Лили Роджерс. Клайв Роджерс. Джеймс Роджерс.
Может, лучше бы разговор в Рождественский вечер никогда не происходил?
Пробираясь между чужими могилами и чувствуя слабость в коленках, Эрика смотрела прямо перед собой – на цель поисков и поездки.
Лили.
Клайв.
Джеймс.
Три конечных пункта, с такими же посеревшими от времени камнями, что и у всех вокруг.
–
– Моя семья. Дедушка с бабушкой и отец.
Пауза. Ветер вновь прошёлся по волосам, холодной волной задел лицо. Но тёмный камень, гладкий под ладонью, сейчас казался раз в десять холоднее – как настоящий лёд.
– Мы никогда не виделись, - пояснила зачем-то Эрика, - жизнь разбросала, и не познакомились.
Александр кивнул, стоя на месте и поправляя сползающие с носа очки. Новый порыв ветра хлестнул ещё большим холодом. Открытая местность, чтоб её… Девушка оглядела ряды соседних могил, похожие на лабиринт. Покой старой части кладбища в данный момент не нарушался никем, кроме неё и режиссёра. Последний, точно переняв неловкость, почувствовал себя глубоко лишним и медленно отступил на несколько шагов.
– Сочувствую вам. Я… Я подожду неподалёку.
Эрика благодарно улыбнулась, не придумывая сейчас слова. Сказать хотелось многое, не только и не столько привёзшему сюда человеку. Хотелось убежать, отмотать назад последние недели – если не годы – и продолжить верить, что где-то они живут и здравствуют, эти Роджерсы.
– Привет… папа. Привет и вам обоим.
«Папа»… Короткое неудобное слово, никогда прежде не предлагаемое. Колючее слово. В самом деле, не Рубинштейна же звать отцом, поощряя финальное чудачество! Эрика настолько привыкла, что одного из членов семьи нет и к нему не обратиться, что теперь не знала, как быть. Говорить? Рассказывать Роджерсам о себе? Похороненный в Нью-Йорке дед – супруг бабушки Элинор – навещался не часто и молча. Они не были близки до состояния общих моментов, историй и тёплой ностальгии. И теперь, скользя рукой по каждому из надгробий поочерёдно, девушка вынужденно признавала, что семья с отцовской стороны могла бы стать ей намного ближе…
– Вот и я – ваша внучка-дочка…
В горле возник непрошенный комок, но она не была уверена, что сможет заплакать. Терзаемая собственными эмоциями, Эрика боязливо глянула на дорожку, проверив, как далеко ушёл Александр, и удастся ли, сняв фасад, разрешить себе немного слабости. Затем смахнула выступившую слезу с ресниц… И начала говорить. Запинаясь, подыскивая нужные слова, способные передать вкратце кулинарно-театральную эпопею, стартовавшую давным-давно, а теперь подводящую к новому – драматургическому – этапу.
Ощущение было странным – вроде первого экзамена в университете, когда нет ни опыта, ни представления, как и что и в каком порядке рассказывается. Январский ветер заставлял поёжиться, биение сердца звенело волнением, но, что ещё более странно, с каждым словом становилось легче… Будто моральный груз и напряжение отчасти уменьшались. Эрика знала о предстоящем прилёте мамы в город и поездке по тому же маршруту, знала, что коленки всё ещё дрожат, а руки, спасения и успокоения ради, вцепились в ремень сумки через плечо. Временем сегодня нельзя было распоряжаться – её ждали. А за первой слезой непрошено возникла вторая, и режиссёр, кажется, смотрел именно в эту сторону… Поймав краем глаза фигуру в темной куртке и шапочке, мисс Рубинштейн снова вытерла глаза и сделала глубокий вдох. При всей непонятности общепринятых откровений на кладбищах, душе и вправду сделалось легче. Возможно, тут крылось самовнушение. А возможно, просто момент понимания настал. Холодный воздух – чуть менее резкий – подтолкнул в плечо, как старый знакомый.