Через годы, через расстояния
Шрифт:
Глава четвертая
Комсомолец-доброволец
Ну а теперь, кажется, подоспела пора рассказать о том, как я породнился со Сталинградом в буквальном, житейском смысле. Для этого мне придется взять небольшой кусочек из эпилога "Моего Сталинграда", автобиографического романа.
С весны 1942 года в пригородном поселке Бекетовка жила-была семнадцатилетняя девчонка. Звали ее Галей. Она была тоже сиротой, как и Валя Сероглазка, одна из героинь помянутой здесь книги. Она, Галя, тоже убежала от мачехи, кою с полным правом можно отнести к классической категории "злой мачехи". Но убежала не на фронт, а к своей старшей сестре Нине,
Но война быстро подкатила и сюда. Получив аттестат зрелости по окончании десятилетки, девушка добровольно пошла защищать город, ставший не только для ее сестры, но и для нее родным. С той поры она и стала называть себя "комсомольцем-добровольцем", так вот, в мужском роде. Сделалась связисткой-телефонисткой не где-нибудь, а в штабе 64-й армии, когда этот штаб перебрался в Бекетовку. Что и говорить, нелегко ей было там. Замешкаешься чуть-чуть, а на нее уже кричат. Особенно сердито - адъютант командующего. Известна общая слабость всех адъютантов ставить себя выше своих непосредственных командиров. Адъютант кричал, а вот Михаил Степанович Шумилов в таких случаях говорил своим тихим, глуховатым голосом: "Ну что же ты, девушка, порасторопнее надо. Бой же идет". Говорил строго, но отечески строго. И Галя любила командующего, но не любила его адъютанта, который ко всему домогался еще ее близости. И девушка в конце концов добилась того, что ее перевели в танковую бригаду.
Все это я узнал потом. А то, что где-то рядом находится существо, которое станет моим спутником на целых сорок два года, не знал, не ведал. А случилось это так.
В этой истории нет и капельки вымысла, хотя она могла бы стать сюжетом ловко закрученной приключенческой повести. Жизнь, в особенности фронтовая, подбрасывала иной раз такое, чего, как говорится, нарочно не придумаешь.
Конец марта 1944 года. Правобережная Украина. Черноземная, трясинистая, какой ей и полагалось быть в весеннюю распутицу. Грязища непролазная. И бредут по ней в своих ватниках три девчонки-связистки. За плечами карабины, за спинами у двух катушки с проводом, у третьей - полевой телефонный аппарат. Куда бредут? А туда, на юго-запад, в сторону Румынии, где за горами, за лесами ждет их оперативная группа штаба 64-й, а теперь уже 7-й гвардейской армии, - там их, этих восемнадцати-девятнадцатилетних, ждут, там они должны раскинуть связь. Соединить опергруппу с передовыми частями, вошедшими наконец в соприкосновение с оторвавшимися в поспешном отступлении дивизиями противника.
Девчата устали до невозможности. Им страшно хочется поесть, а есть-то нечего: тылы с продовольствием остались, увязли в грязи где-то далеко позади, "бабушкин аттестат", кажется, тоже иссяк, - не могли сердобольные украинские бабуси накормить целую армию, вот уже целую неделю двигающуюся через их селения. А перед тем через эти же села и деревни прошлась голодная и злая от неудачи армия немецкая: гитлеровцы не станут церемониться, после них действительно для других народов хоть потоп.
Взмешенная сотнями тысяч ног, копыт, гусеницами танков, колесами артиллерийских орудий дорога уходила в гору и скрывалась где-то за этой горой - оттуда доносились сочные, не приглушенные большим расстоянием артиллерийско-минометные выстрелы и автоматно-пулеметные очереди. Девчата останавливаются все чаще. Ноги отказываются идти дальше. Они, ноги, дрожат и от усталости, и от страха. Связистки не знают, кто там, за горой, свои или...... вот это "или" и придерживает воинов в ватных брючишках.
– Девчата, может, подождем маленько, - предлагает Вера.
– Появится же кто-то из
Подруги не отвечают, но вслед за Верой останавливаются и взирают вокруг себя с робкой надеждой. Востроглазая Рита первой различила вдали, у подножия горы, на которую они поднимались, две разительно неравные человеческие фигуры. Неравенство это сделалось более разительным, когда фигуры стали хорошо видимыми. Одна из них, малая, была облачена в добротный белый полушубок, изготовленный где-то в далекой Монголии, а другая - в шинель, которая доставала лишь до колен, не прикрывая их полностью. Это были журналисты из "Советского богатыря": редакция тоже осталась позади и находилась теперь бог знает где. Журналистам же, гвардии старшему лейтенанту Михаилу Алексееву, по должности заместителю редактора, и лейтенанту Юрию Кузесу (в редакционном быту его все в глаза и за глаза называли Казусом), нужно было во что бы то ни стало догнать передовые части своей дивизии и добыть там свежий материал для газеты.
Чувствовали себя эти двое малость пободрее, потому что в последней перед этой горой деревне, в самой крайней хате, смогли подкрепиться все-таки по "бабушкину аттестату". Хозяйка, пожилая "титка" Фанаска, поначалу всплеснула руками, завидя в дверях этих двух добрых молодцев, поскорее сообщила им, что они за одно только это утро оказались у нее сотыми: разве их "усех нагодуешь", то есть накормишь?! Призналась все-таки, что осталась лишь одна сваренная для холодца коровья голова - "бильше ничого нема".
– А ты, тетенька, не могла бы отдать ее нам?
– осведомился Юрка Кузес.
– Будь ласка. Да разве ж вы будете ие снидать?
– Будем, будем!
– отозвались мы хором.
– Голод, тетенька, не тетка! сострили также хором, усаживаясь за стол.
Подхарчившись таким образом и повеселев, мы поднимались теперь в гору, подтрунивая, по обыкновению, друг над другом.
– Скажи, Михаил, как бы ты, будучи командиром полка, брал эту высоту? спросил Юрий, указывая на макушку горы.
– Смотря кто командовал бы на той высоте, - ответил я.
– Ну, допустим, я.
– Тогда мне и нечего было бы голову ломать!..
Расхохотались. Между тем увидели перед собой девчат и прибавили ходу. Через несколько минут догнали их, вместе поднялись еще немного, в небольшой ложбинке, окруженной низкорослым кустарником, расположились отдохнуть. Вера и Рита, познакомившись, уже щебетали с молодыми офицерами. Только Галя, третья связистка, присев на прошлогодней траве в сторонке со своей катушкой и с карабином, поглядывала на остальных молча, не присоединяясь к веселой болтовне подруг. Девятнадцатилетняя, с виду она была сущий подросток, узкое лицо казалось просто ребеночьим. Сказать, что ее вовсе не интересовали лейтенанты, нельзя. Галя прислушивалась к их словам. Один из офицеров, в полушубке, синеглазый, румянощекий, как девчонка, почему-то, разговаривая с ее спутницами, поглядывал часто на нее, Галю.
Отдохнув, мы поднялись на вершину горы, с которой увидели внизу большое село Ширяево. Но прежде того увидели пятерых мальчишек, занятых совсем не детским, вовсе уж не веселым делом: ребятишки стаскивали в одну братскую могилу наших убитых недавно здесь солдат. Некоторых, взятых, видимо, по пути наступления в ближайших селах и деревнях, не успели еще обмундировать, и они лежали на бранном поле в своих домашних одеждах: в пиджаках, в стареньких пальто, в черных порванных фуфайках, в разношенных ботинках и сапогах. Подростки, сумрачные, молчаливые, лишь впятером могли нести одно тело. с лиц ребячьих, раскрасневшихся от тяжкой и скорбной работы, струился пот.