Через костры и пытки

Белов Анатолий Васильевич

И конечно, нельзя забывать о том, что Спиноза был одним из самых страстных, самых непримиримых критиков религии. Он, восславивший величие человека, неограниченные возможности человеческого разума, не мог мириться с мертвящим сердца и ум людей религиозным вероучением, не мог мириться с теми духовными оковами, которые религиозная вера накладывает на человека.

Не удивительно, что после смерти философа, когда вышли в свет его посмертные сочинения, включающие в себя «Этику», было принято постановление правительства Голландии и Западной Фрисландии о запрещении творения Спинозы. «Мы обнаружили, — говорилось в этом постановлении, — что указанная книга содержит много нечестивых, кощунственных и безбожных учений, которыми не только простой читатель может быть сведен с истинного пути

блаженства, но потрясается учение о воплощении и воскресении Христа и разные другие существенные пункты всеобщей христианской веры; что автор устраняет и с презрением трактует чудеса, посредством которых всемогущему богу угодно свидетельствовать явное могущество и божественную силу для укрепления христианской религии; что он старается внушить читателю, будто истинность божественного откровения должна быть подтверждена самим учением, а не чудесами (которым он дает название невежества и источника глупости), и что веру в чудеса надо отстаивать, если ее нельзя объяснить естественными причинами, ибо он считает, что люди недостаточно проникли в познание природы и только поэтому некоторые происшествия кажутся им чудесами… Мы поэтому в высшей степени негодуем против печатания, распространения и продажи указанной книги и посему постановляем объявить эту книгу нечестивой, безбожной и богохульной, что мы и делаем, и сообразно с этим запретить перепродавать, продавать, печатать и перепечатывать, равно как переводить эту книгу всеми и всяческими средствами в этой стране и отнять у простых граждан повод путем чтения подобных безбожных положений впасть в соблазн и сойти с истинного пути веры…».

А потом творения Баруха Спинозы были включены в Индекс запрещенных книг, который вплоть до последнего времени издавался католической церковью. В этот индекс включались сочинения, которые верующим запрещалось читать под страхом сурового наказания. В разные годы Ватикан вносил в него произведения крупнейших вольнодумцев, французских философов-материалистов, утопистов-социалистов, труды основоположников научного коммунизма К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина.

Такая высокая честь была оказана и сочинениям Спинозы.

От его сочинений тщательно пытались уберечь верующих иудейские раввины. Они были объявлены богохульными и православной церковью в дореволюционной России. Примечательно, что книги Спинозы горели на кострах, которые разжигали несколько десятилетий назад фашисты, уничтожавшие великие творения духовной культуры человечества.

Так боролось мракобесие с учением Спинозы.

5

Туристам, которые в наши дни приезжают в Гаагу со всех концов света, непременно показывают памятник Баруха Спинозы. Он возвышается рядом с домом, где философ жил и творил последние годы жизни. Словоохотливый гид не преминет напомнить о том, что Спиноза — великий голландский ученый, прославивший свою страну, за что страна и народ благоговейно чтят его память. И — ни слова о трудной жизни замечательного мыслителя, о годах преследований этого «безбожника» и «вольнодумца», о попытках служителей религии преградить путь его творениям. А если бесхитростный турист вдруг и упомянет об этом, его прервут — дескать, стоит ли ворошить прошлое, давно ставшее достоянием истории.

Стоит, ибо именно история напоминает о трудном пути человеческого познания, вынося свой приговор мракобесию.

Преступление Жана Мелье

Время действия — XVIII век.

Место действия — Франция.

1

Это

был скандал. Неслыханный скандал. И надо же было ему случиться именно в реймсской епархии!

Кардинал де Майи, архиепископ реймсский, выслушал генерального викария Лебега и откинулся в обтянутом пурпурным атласом кресле. Подперев рукой голову, он уставился в раскрытое окно, за которым шелестели каштаны, и погрузился в раздумье.

Кардинал молчал долго. Молчал и Лебег. Он сказал все. Теперь слово было за архиепископом. Но тот медлил.

Лебег понимал, что задал ему нелегкую задачу.

Не так-то просто было найти решение, которое положило бы конец всяким кривотолкам и предупредило бы возможные непредвиденные последствия, связанные со скандальной историей, случившейся в Этрепиньи. Тут викарий всецело полагался на кардинала. Де Майи был достаточно умен, чтобы понять, какие неприятности может вызвать эта история, если она получит огласку. Недруги и завистники, конечно, не преминут возможностью воспользоваться ею, чтобы свести счеты с архиепископом и с его ближайшим окружением. А козыри они будут иметь такие, что могут заранее торжествовать победу.

Теперь только кардинал, человек, умудренный жизненным опытом, поднаторевший в церковных интригах, мог принять правильное решение. Но он продолжал молчать. Даже этот маститый иерарх с подобным случаем сталкивался впервые и пытался представить, какие напасти оно сулит на его голову. Все выходило плохо. Как в шахматной партии, все рассчитанные заранее варианты оказывались непригодными.

Да, скандал был неслыханный. Наделал же дел сумасшедший кюре. Он не нашел ничего лучшего, как лишить себя жизни, да еще оставить крамольное сочинение, за которое, не раздумывая, можно направлять на плаху.

Лебег немало повидал на своем веку, но его сердце холодело от ужаса, когда он читал сочинение богомерзкого писаки. Сумасшедший кюре не только возвел хулу на святую церковь, но отверг само учение Христа. Однако и этого мало. Он поносил существующие порядки, прямо призывая народ к бунту против земных правителей. И подумать только, что этот человек носил сутану!

Нет, не иначе как в него вселился дьявол. Кюре просто потерял рассудок, хотя, как ни пытался викарий, он не мог припомнить какие-либо странности в его поведении.

Последний раз кюре из Этрепиньи приезжал в Реймс по делам своего прихода месяца три назад. Он был принят генеральным викарием и произвел весьма благоприятное впечатление. Он был сдержан, нетороплив в суждениях и, как отметил тогда про себя Лебег, совсем не глуп. Положительно ничего странного в его поведении не было. И вдруг этот скандал…

Генеральный викарий мог объяснить случившееся только одним — кознями дьявола.

…Большие часы в углу кабинета пробили одиннадцать. Их неторопливый бой словно напомнил де Майи о бегущем времени. Он оторвал взгляд от окна, перевел глаза на Лебега и, глядя на него исподлобья, проговорил тихим гортанным голосом:

— Жан Мелье, кюре из Этрепиньи, повредился в уме. Он не ведал, что творил в последние дни пребывания в этом грешном мире. Господь вынесет ему свой приговор. А нам надлежит сделать все возможное, чтобы пресечь то зло, которое могут породить самоубийство кюре и его богопротивные сочинения.

Лебег подался вперед, показывая, что полон внимания к словам кардинала. А тот продолжал:

— Вы должны не медля отправиться в Этрепиньи. Сочинения Мелье уничтожить. Сделать все возможное, чтобы имя его было предано забвению. Этого требуют интересы святой церкви.

Кардинал поднялся с кресла, подошел к Лебегу и, не меняя тона, бросил ему последнее, что приберегал к концу разговора:

— Надеюсь, вы понимаете, что от исхода вашей миссии зависит и ваша дальнейшая участь?

Викарий склонил голову и коротко ответил:

— Да, монсеньор.

2

На следующий день викарий уже был в Этрепиньи, маленькой деревушке в Шампани, где провел и окончил свою жизнь возмутивший спокойствие кюре.

Лебегу не понадобилось много времени, чтобы выполнить поручение архиепископа. Крестьяне в Этрепиньи были напуганы происшедшим, а лучшего союзника, чем страх, в данном случае для викария не могло быть.