Через тернии к свету
Шрифт:
Борис был давнишней головной болью отца и матери. С детства уж больно сильно они его лелеяли, опекали, баловали. А следовало ремнем, как сидорову козу… В школе Боря был тихим и скромным мальчиком, особыми талантами не блистал, однако учителя на него нарадоваться не могли: вежливый, аккуратный, красивый ребенок. А вырос он яблоком с гнильцой. Сразу после армии не пошел, как брат, учиться, а занялся «делом». Из-за этого самого «дела» отец с матерью раза три его от тюрьмы откупали, по знакомым бегали, взятки научились давать. Да только впрок это Борису не пошло. Это по молодости он глупым
А Алексей Дмитриевич, как речь о младшем сыне заходит, так глаза со стыда в сторону отводит. Нечем тут гордиться. И стариков Борис на старости позабыл. К матери на похороны опоздал, с полчаса пробыл и уехал со своей свитой по «делам». Видать, кабаки без него осиротеют.
Ну ладно Борис — он сорная трава — сволочью вырос, сволочью помрет. Но куда ж он сына своего единственного толкает? На ту же самую скользкую дорожку в девятнадцать-то годочков… Не мог он, дед Леха этого вынести. Как вспоминал щербатую улыбку малолетнего Максимки да руки, запачканные гуашью — рисовать Максимка страсть как любил — на душе делалось так горько, так худо, что впору было веревку с мылом да вешаться на хрустальной люстре, которой так гордилась покойная супруга.
Думай, старик, думай, как выручать Максимку. Вспомнил дед, каким грустным и серьезным был внук, говоря о неприятностях. Видать, и самому ему не к душе воровство. А как найдут да повяжут? Самые сладкие годы юности — в тюрьме, да еще старику пособничество припишут на старости лет? А если вдруг все обойдется, не дай Бог Максимка во вкус войдет: это колесо уж точно не остановишь.
Нет, точно с этим нужно что-то делать. Единственное, что смог придумать Алексей Дмитриевич, это пойти в милицию и сдать украденные ценности от греха подальше. Сказать, что нашел. Поверят или нет, а что им со старика взять? Или подумают, что силы нашлись ювелирную лавку грабить?
Алексей Дмитриевич усмехнулся собственным мыслям. Выход был найден, настроение поднялось, и поэтому старик почти радостно отправился одеваться.
В райотделе старика в потертой куртке с тяжелой спортивной сумкой в руках приняли без особого энтузиазма. Алексей Дмитриевич не стал особо распространяться и сразу потребовал, чтобы его отвели к следователю. Дежурный втихомолку посмеялся над стариком и предложил подождать на замызганном развалюшном табурете, который жалобно скрипнул под стариковским весом. Так дед Леха просидел с полтора часа, потом дверь кабинета, на которой печатными буквами было написано «Следователь Сергиенко В.Г.», открылась, и на пороге нарисовался высокий симпатичный такой мужик. С первого взгляда дед проникся к нему доверием.
— Прошу прощения, — смело начал Алексей Дмитриевич, вставая с табурета, который, казалось, даже скрипнул с облегчением, едва старик убрал с него свой зад, — Вы будете следователь?
— Акатов Геннадий Власович, старший оперуполномоченный, — представился симпатичный мужик.
— Один хрен, — ляпнул дед и тут же прикрыл ладонью рот, — Извините. Тут у меня дело важное есть.
— Какое дело? — терпеливо спросил старший оперуполномоченный, и в глазах его промелькнула
— Давайте зайдем в кабинет, что ли.
Старик решительно подтолкнул Гену обратно в кабинет, сам зашел следом, прихватив огромную сумку. За столом сидел следователь. При виде старика с сумкой он удивленно приподнял брови, но ничего не сказал. Дед взгромоздил сумку на стол и дернул за молнию.
— Я, граждане, нынче в парке гулял, бутылочки, чего уж греха таить, собирал. В кустах вот сумку нашел. Думал, забыл кто. Любопытство замучило полез, а там… Вот, сами глядите.
Следователь Сергиенко вместе с Геной заглянули внутрь и дружно присвистнули.
— Ничего себе, — сказал Сергиенко и многозначительно посмотрел на оперуполномоченного. — Люди теперь в кустах забывают. Такое редко кто в милицию приносит. Что ж вы, дедушка, себе не забрали?
— Я честный человек! — театрально воскликнул дед и в душе похвалил себя за успешное представление. В порыве чувств он вытащил из кармана очки в роговой оправе и напялил на нос. Но через секунду снял и положил на стол рядом с сумкой. Не любил он очки, а носить с собой приходилось: зрение уже давно не то, что было в молодости.
— А если откровенно, — признался дед, — Была такая подлая мыслишка. Да только к чему мне такие деньжищи. Если б рублями — взял бы малость. А золото — это беда. Только я с ним в ломбард, так меня и убьют за это проклятое золото. В парке оставлять не хотел. Думаю, найдут наркоманы какие или детишки: порежут друг друга за эти побрякушки. Вот и пришел сюда.
— Вы, дедушка, кому-нибудь говорили про находку? — спросил следователь.
— Ни словечка. Даже дежурному. Сразу к вам.
— Отлично, дедушка, — ответил следователь, бросив короткий взгляд на опера, молча стоявшего чуть поодаль, — Теперь идите в соседнюю комнату, возьмите у секретаря бумагу и напишите заявление.
— А что писать-то?
— Все как есть, по порядку.
Алексей Дмитриевич подобострастно закивал головой и вышел, прикрыв за собой дверь. Очутившись в коридоре, он наконец-то вздохнул с облегчением. Словно камень с души свалился. Оказалось, все так просто. Теперь дело за малым — написать заявление и домой. Дед Леха медленно зашагал по коридору к соседней двери. Остановившись, он похлопал себя по карману, в котором обычно лежали очки, как вдруг вспомнил, что оставил их на столе у следователя.
«Вот растяпа», — подумал старик про себя и в сердцах ударил ладонями о бедра. Но без очков никак нельзя: глаза совсем уж ослепли, букв не видят. Так что придется возвращаться. Без особого желания дед Леха развернулся и побрел обратно к кабинету следователя. Остановившись у двери, он отметил про себя, что она на редкость обшарпанная, даже щели такие, что впору палец просунуть. До чего государство опустилось: здание милиции все равно, что бомжатник какой. Алексей Дмитриевич нерешительно замер у двери, переминаясь с ноги на ногу. Стыдно было возвращаться и немного страшно.