Через вселенную
Шрифт:
Старейшина открывает дверь и вталкивает стол внутрь.
— Ты что… — начинаю я, но Старейшина уже поднял край стола и сбросил на пол стеклянный гроб вместе с телом. Мистер Уильям Робертсон, номер сто, качнулся, когда из контейнера выплеснулась жидкость, и перегнулся через край в неудобной позе — будь он жив, было бы больно. Распахнутые глаза уставились в потолок, обе руки скрючены на полу.
Старейшина втаскивает меня назад в коридор и захлопывает за собой дверь.
— Ты что делаешь? — повторяю я.
Он нажимает кнопку
Через стекло иллюминатора видно, как открывается дверь с противоположной стороны и мистер Уильям Робертсон, номер сто, улетает наружу, к звездам. Я вижу их — звезды — настоящие звезды, миллионы светящихся точек, словно блестки, рассыпанные ребенком. После такого лампочкам-фальшивкам меня уже никогда не обмануть.
Эти звезды, настоящие звезды, прекраснее всего на свете. Они заставляют верить, что где-то за стенами корабля простирается целый мир.
И на одно короткое мгновение я завидую мистеру Уильяму Робертсону, номер сто, плывущему теперь в море звезд.
21
Стены комнаты давят со всех сторон. Незаметно для себя я начала ходить, взад и вперед, взад и вперед, но эта комната слишком мала, мне в ней не уместиться. Стекло прочное, толстое, раму нельзя открыть. Так же незаметно принимаюсь делать упражнения на растяжку икроножных мышц. Тело решило за меня: мне нужно побегать.
Я не просто так сказала доктору, что люблю бегать. В первый же год я стала участвовать в школьных соревнованиях, но больше всего мне всегда хотелось пробежать марафон. Джейсон обычно смеялся надо мной — никак не мог понять, зачем бегать, когда есть столько видеоигр и телеканалов. Он не признавал других физических упражнений, кроме игр в виртуальной реальности.
Я улыбаюсь, но только уголки губ успевают подняться, как тут же опускаются снова.
Нельзя разрешать себе думать о Джейсоне.
Нужно бежать.
То, что сейчас на мне — свободные брюки и туника, тонкие ботинки вроде мокасин — для бега никак не годится. Снова улыбаюсь. По крайней мере, мама была бы довольна. Я всегда бегала в очень коротких облегающих спортивных шортах и спортивном топе — ее это просто выводило из себя. Она все говорила, что это выглядит, как будто бы я не возражаю против лишнего внимания к своему телу, но на самом деле мне просто так удобнее бегать. Однажды мы сильно поругались из-за этого, накричали, просто наорали друг на друга. Дошло до того, что папа встал между нами и сказал, что, если мы обе замолчим, я могу бегать хоть голой. Это прозвучало так бредово, что мы все втроем начали смеяться и никак не могли остановиться.
Теперь больно об этом думать.
На Земле у меня были короткие носки и кроссовки «Найк». Я всегда бегала с повязкой для волос на голове и с наушниками
Пару раз свернув не туда, я все же нахожу выход — большой зал со стеклянными стенами и тяжелыми стеклянными дверьми. Это что-то вроде комнаты для отдыха: везде расставлены столы и стулья. В ней только один человек — высокий мужчина с бицепсами размером с мою голову. Он пожирает меня взглядом, слишком надолго останавливаясь на тех местах, на которых мне особенно неприятно чувствовать его взгляд. Я смотрю на него в ответ до тех пор, пока он не отворачивается к окну, но чувствую, что теперь он смотрит на мое отражение. Только когда закрывается дверь лифта, мне удается нормально вздохнуть.
Взгляд этого огромного человека напоминает мне, что говорил доктор о пространстве вне Больницы.
Нет. Я не буду сидеть взаперти.
В лифте четыре кнопки этажей, и я на третьем. Заставляю себя запомнить, представить мысленно путь к своей комнате. Не хочу заблудиться, не хочу ни у кого спрашивать дорогу.
Лифт выпускает меня во что-то вроде фойе, где за стойкой сидит грузная медсестра и набирает на тонком экране какие-то данные. Мои мышцы напряжены, готовы к работе. Еще не добравшись до двери, я уже бегу, мокасины с мягким звуком пружинят на холодных плитках пола.
Выбежав из дверей, я останавливаюсь через несколько футов, ударившись о воздух, словно о стену. Он кажется таким же охлажденным и переработанным, как воздух в Больнице. Внутри, из-за кондиционеров, такого воздуха можно ожидать. Это естественно, так же, как в любом земном доме с кондиционером — воздух искусственно прохладный, слегка затхлый. Но на улице… все точно так же. Этот воздух никогда не знал дуновения ветерка. Его, наверное, использовали и перерабатывали веками. Я глубоко вдыхаю, но все равно не могу избавиться от невыразимого чувства, что воздух спертый, как в помещении.
Оглядываюсь вокруг. Рядом с больницей разбит цветник. Тропа под ногами покрыта соломой, но не настоящей, а какой-то резиново-пластмассовой. Шагаю на траву и немного бегу на месте, разогреваясь. Куда ни посмотришь, боковым зрением все равно видишь серо-стальной купол, который высится над всем уровнем, словно стенки гигантского пузыря.
Повернувшись спиной к ближайшей стене, я выбегаю в зеленые поля. Этот уровень огромен, но не настолько, чтобы нельзя было видеть стену на другом конце. До нее, наверное, километра три-четыре, даже меньше, чем пятикилометровая дистанция, которую мы бегали на соревнованиях. Странно, он достаточно мал, чтобы у меня началась клаустрофобия, но при этом достаточно велик, чтобы меня изумили его размеры.