Черкашины
Шрифт:
Ничего не нарочно. Во-первых, цены взлетали ежедневно, а Даша лучше разбиралась, где, что и почём в оптовых магазинах, во-вторых, сдав на права, сама водила «Суксид» и домой возвращалась раньше мужа. А в-третьих, она тогда ещё безмятежно работала в библиотеке и не была беременной.
Чертов кризис, как призрак коммунизма, бродит не только по Европе и Азии, но и по благополучным Штатам. Даша выкладывала бутылки растительного масла за холодильник и думала: затаривает ли братец Тимофей квартиру продуктами? Алина ест, как пташка, а у Тимы всё-таки семья, и покушать он любит. Раньше мог съесть за раз три тарелки пельменей.
Даша высыпала из кошелька на стол бумажные деньги и мелочь: да-а… жидковато. Разложила привычными стопочками на бензин, хлеб, молоко, отдельно – на возможный расход, называемый «всякий случай» и на поверку оказывающийся чем-нибудь самым необходимым. Надо быть просто волшебником, чтоб изловчиться выкроить из этих горсток сумму, равную двум с половиной кило фарша. Проверенный для пельменей объём, отсутствием аппетита в Дашином семействе никто не страдает… Как бы ни неприятно было опять клянчить в долг у соседки, очевидно, придётся. Фаида – человек понятливый, денег, конечно, даст, но жутко неловко, ведь Кирилл явно намеревается просить о том же Наиля. Причём по-крупному.
Даша догадалась, о чём муж шептался с Маринкой, и досадовала на неё. Они говорили о платье – о чудесном праздничном платье, которое продаётся в ближнем магазине одежды и стоит столько же, сколько работнице молокозавода выдавалось аванса за полмесяца фасовки творожных брикетов. Как-то после зимних каникул Даша с дочерью зашли в этот магазин купить белую блузку. Прошлогодние стали Маринке малы, девочка почти уже догнала мать в росте. Начала пользоваться её духами: «Можно, мам? Я капельку». Встаёт на цыпочки и плывёт, на глазах превращаясь из гадкого утёнка в лебедь…
Ну так вот. Платье.
Маринка прямо-таки застыла перед шеренгой с вечерними нарядами, где в авангарде на плечиках с бюстом красовалось платье стиля туника глубокого чайного цвета с тонко вышитой, чуть светлее, вставкой на лифе и вырезом на груди ниже Дашиного обычного – Кирилл бы не одобрил…
– Мама, примерь!
Даша без слов кивнула на ценник.
– Мамочка, ну пожалуйста, за примерку же денег не берут! – дочь сложила ладони в умоляющем жесте.
Платье не показалось Даше столь уж элегантным, но, взглянув на себя в зеркало в кабинке, ахнула: вот у Маринки глаз-алмаз! Платье совпало с Дашей, будто заказывали, по длине и цветовой гамме, и благородный фасон мягко скрывал «положение»; вырез в начале полукружий был одновременно сдержанным и соблазнительным с иллюзией большей открытости за счёт вставки, с плавным переходом от ненавязчиво «смуглеющего» оттенка к основному. Легко и ласково облегала Дашу приятная на ощупь ткань.
– Ты такая красивая, – выдохнула в восхищении Маринка. – Мамочка, давай купим? Займи денег у тети Фаиды, и купим, а?!
– Когда-нибудь потом, – Даша не без сожаления повесила платье обратно на плечики и благополучно о нём забыла. Изумительное, бесспорно, но куда его носить? Черкашины давно перестали посещать театральные премьеры и корпоративные вечеринки.
…А Маринка не забыла. Время от времени дочь наведывалась в магазин проверить, не исчезло ли «мамино» платье, и однажды завернула туда с малышами показать – Никитка проболтался… Ни к чему неподъёмные траты, хоть бы Кирилл внял голосу
Вынув шпильки из узла причёски, Даша мотнула головой, и туго кручёные пряди упали на плечи. Как хорошо, затылок радуется свободе – шутка ли, ниже бедер опускаются тяжёлые волосы. Даша рада бы срезать, но то Алина не позволяла, теперь Кирилл… А вот и он – встал с костылём в дверях, прикрыл глаза ладонью, делая вид, что ослеплён, притормозил любопытствующую толпу.
– Золотая у нас мама! – буквальность смысла расхожей фразы понятна даже Сонечке: волны цвета тёмного золота струятся с маминых плеч на грудь и вниз грузно, густо, как пролитый мёд.
Поздним вечером к Кириллу зашёл сосед (так и знала!).
– В ресторан сходим, – пошутил муж, смешно подскочив к Даше на одной ноге. – Ты спи, не жди меня, не скоро приду.
Наверное, собрались посмотреть какой-нибудь новый боевик с Наилем.
Ох, наконец-то ночь, роскошь Дашиного отдыха, провал в мягкое беззвёздное небо без грёз и мыслей – тому, кто знает сытые дневные сны, не понять. Но только прикорнула, как ухо овеяло теплом детского дыхания:
– Ма-ам…
– Что, динозаврик?
– Мне страшно…
– Чего ты боишься?
– Чупакабру.
– Что за чепуха?
– Не чепуха, а чупакабра, Андрюша сказал. Он всем в саду сказал, что чупакабры залезают в дом через щели и щекочут пятки, если высунешь из одеяла.
– Такой большой, а боишься каких-то несуществующих чупакабр. – Даша сонно подумала: «Чупакабра – это он или она и кто это вообще?»
– Мама, я трус? – вздохнул Никитка.
– Не трус. Я в детстве тоже боялась всяких бабаек.
– Правда?! – мальчик потрясён.
– Правда. А теперь ничего не боюсь.
По коридору зашлёпали ещё чьи-то босые ножки.
– Мам, я тебя люблю, – шепнул Никитка, придвигаясь ближе. Костя, потерявший и нашедший братишку, молча притулился с краю, обнял его, робкими пальцами коснулся маминой щеки.
– Минута, и марш спать, неженки, – проворчала Даша.
…Утром она не вспомнила, когда мальчишки ушли к себе. Будто не было ночи – вильнула хвостом, оставив яблочно-сладкий огрызок дрёмы, и сгинула. За окном медленно рассеивался серый сумрак, перечёркнутый голой берёзовой веткой в стеклянных серьгах сосулек.
– Поднимите мне ве-е-еки, – сипло со сна пропел за спиной Кирилл, а в мальчишеской комнате уже раздаётся звонкий голос Никитки. Нашарив на столике телефон, Даша накинула халат и побрела записывать новую песню сына.
Беззвучно шевеля губами, весь внимание и восторг, Костя, как всегда, стоял рядом с братом, и Даша, как всегда, расстроилась – откуда такое самоуничижение? И Никиткина песенка была почему-то грустной.
Я летал на крылатом конеи видел весь мир.Небо склонялось к нам ниже,а мы к нему приближались,мы видели сверху ветер,деревья и рыбаков.Мы летели всё дальше,за очень большие горы,но вдруг повернули обратно,и вот я уже на земле,а конь улетел.Навсегда.