Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле
Шрифт:
Мария тихо заплакала. Ясин перестал есть, с испугом посмотрел на маму.
— Мама! – Ясин и сам был уже готов зарыдать.
— Все хорошо, сынок, – Мария вытирала слезы. – Ешь, не обращай внимания. Дядя так шутит!
Ясин посмотрел на меня. Я выдавил из себя кривую улыбку, подтверждая слова Марии. Ясин успокоился, вернулся к сладостям.
Я заставил себя успокоиться.
«Хорош! Не будь скотиной. Даже, если она не твоя сестра, она – все-таки женщина. Так что, будь любезен, будь мужчиной, веди себя достойно. Тем более, что ты знаешь, что Коста искал сестер. И вот одна, вроде как, нашлась... И тогда это уже не напасть, как ты все это время
— Извини! – тихо проговорил.
Мария, не ожидавшая, наверное, уже ни приемлемого тона, ни извинений, с удивлением посмотрела на меня.
Я вздохнул, покачал головой.
— Просто... Просто... — слова не находились.
— Но как же доказать тебе, что я – это я? – Мария поняла мои мучения.
Я молчал. Пожал плечами. Мария быстро придвинулась ко мне.
— Помнишь наш дом? – говорила быстро.
Я молчал.
— Маму Алику, сестру Олимпию?
Я молчал. Мария задумалась, не зная, как еще можно ко мне достучаться.
— Что с ними? – я вышел из оцепенения.
— Они все погибли! – тихо заплакала Мария.
«Сестра! Теперь уже без вариантов, – спокойно констатировал оживший мозг. – Еще бы имя папы узнать?»
— Успокойся, Мария, не плачь! – накрыл ее руку своей, но она испуганно ее отдернула.
Сердце кольнула ледяная иголка. Но – заслужил, чего уж там.
— Как это все произошло? Расскажи, прошу.
Мария начала говорить не сразу. Может, думала, стоит ли мне, такому, рассказывать о любимых людях? А, может, потому что такое пережить еще раз, пусть даже в рассказе, – слишком тяжелая ноша. Говорила тихо.
— Когда на остров напали, мы не успели убежать в горы – никто не успел. Турки зашли не с моря, а с обратной стороны. Их лодки и корабли приплыли в бухту лишь тогда, когда уже загорелись первые дома в деревне. Мы все выскочили во двор. Отец был впереди, вооруженный кинжалом. Первый турок, вбежавший в ворота, выстрелил ему в грудь, а потом схватил нас. Потом я узнала, что, по их обычаю, кто первый возложит руку на свою пленницу, тот и становится ее хозяином. Он связал нас веревкой и, пока мы плакали и дрожали в углу, подошёл к телу отца, отрубил ему голову и отрезал уши. Эти уши, говорят, отправляли в бочках султану как доказательство победы над восставшими греками.
Здесь Мария не смогла продолжать. Но не из-за слез. Теперь им на смену пришли злоба и ненависть. И своим взглядом она передавала эту ненависть сейчас брату.
— Знай и запомни, Коста, что имя убийцы нашего отца – Барыш-ага...
— Как, как?!
Я вскричал так, что Мария и Ясин одновременно вздрогнули и теперь со страхом смотрели на меня.
— Прости, прости... Я не ослышался? Ты сказала – Барыш-ага?
— Да.
«О, Господи!»
— Ты знаешь его? – вопрос Марии доносился издалека.
Думаю, что в следующие секунды, пока я размышлял, Мария справедливо боялась за мое психическое здоровье. Я улыбался в это время.
«Значит, Конька-Горбунка тебе не явили, бедненький! Эх ты..., дурилка картонная! Мог бы уже понять и принять, что ты здесь не случайно. И если перед тобой закрыли одну дверь, не нужно больше в нее ломиться. Потому что тебе сразу же открывают другую. И, значит, прощай, Малика, прощай, царица, навсегда! Прощай! И здравствуй, сестра!»
— И живет он в пригороде на берегу Босфора? – спрашивая, я перестал улыбаться. И окончательно пришел в себя. Мария это поняла.
— Да!
— И у него есть сын, Селим-бей – такая же тварь из Измира, где прославился насилием над местными
— Да, он приезжал к отцу, – Мария не могла не нарадоваться моему воскрешению.
— Продолжай.
— Нас привезли на корабль, и меня с мамой привязали к пушке. Пленниц было так много, что на палубе яблоку некуда было упасть. Мне было 14, за меня рассчитывали получить много пиастров. Мать могли продать как служанку. А старшую сестрицу – ей было в тот момент полных двадцать лет, и, по мнению турок, ценности она уже не представляла – Барыш-ага хотел оставить себе как наложницу. Он овладел ею прямо на наших глазах. Сестра так кричала и сопротивлялась, что он разозлился и продал ее за пару пистолетов приплывшему с другого корабля албанцу. Через два дня, когда мы приближались к Константинийе, он со смехом нам рассказывал, что Алику пользовали всем кораблем, и она, не выдержав надругательств, бросилась в море и утопилась.
Мать почернела от горя, но держалась, надеясь не расстаться со мной. Это ее и погубило.
Большую часть пленниц должны были высадить на одном из Принцевых островов в Мраморном море, где сошлись перекупщики из столицы и наши захватчики. На меня у Барыш-аги были другие планы. Он стал отрывать от меня мать. Но мы так крепко сцепились, боясь потерять друг друга навсегда, что ни турку в одиночку, ни с товарищами не удалось нас разнять. Тогда ага ударил мать несколько раз кинжалом в правый бок. Она упала у моих ног, заливая все вокруг кровью. Я стояла, как статуя, не в силах пошевелиться и окаменев от горя. Барыш-ага со смехом выбросил тело мамы в море. Ее труп до нашего отъезда качался на волнах рядом с десятками таких же несчастных.
В Константинийе меня и еще двух девочек и двух мальчиков притащили связанных одной веревкой на рынок. Детей на невольничьем базаре было так много, что цены очень сильно упали: за них давали не больше пятидесяти пиастров, а за пятнадцатилетнюю девушку, то есть за ту, которая по обычаю турок могла выйти замуж, – сто или двести. Барыш-ага сильно ругался, но нас не бил: не хотел испортить товар. Хотя меня часто осматривали и трогали разные старики, хорошей цены не давали. Других девочек турок смог продать сам, мальчиков передал комиссионеру. По его совету решил потратить денег на мое воспитание, чтобы продать в знатный гарем или богатому турку-купцу, когда цены поднимутся.
Мария закрыла лицо руками, несколько раз громко вдохнула-выдохнула и продолжила:
— Меня привезли в дом этого негодяя, где он поручил меня заботам местных служительниц гарема. Дом стоял почти у Пролива, недалеко от посёлка Терапия. Там был очень чистый воздух и много кипарисов – совсем не так, как в зловонном городе. Еще был сад, где я часто сидела в обществе одной старухи, которой меня поручили.
Она в полном отчаянии рассказывала мне, что очень боится, как бы ее не выкинули за ворота. Несколько лет назад Барыш-ага продал женщину, которая делила с ним постель десять лет и была хорошей учительницей, способной обучить меня куда более искусно. Но турку понадобились деньги на новое платье для молодой наложницы, и он без колебаний отправил постаревшую на рынок. Другую женщину, готовившую ему еду с детства, он сдал перекупщику совсем недавно. «Быть может, еще вернется, не найдется на нее покупатель», – со страхом, что будет не нужна, сказала мне старуха. Я не стала ее пугать, хотя сама видела, сколько народу в тот год притащили с островов. Мне казалось, что все население Греции оказалось в Константинийе на невольничьем базаре. Те, кого не зарезали или не утопили.