Чернь и золото
Шрифт:
Чируэлл! — звал голос, чем-то знакомый ей, и шепчущий хор, служивший сопровождением, повторял ее имя.
— Что это? Кто это? — Чи знала, что безмолвствует, и все же произносила эти слова.
Слушай меня. Ты должна услышать.Откуда же ей все-таки знаком этот голос?
— Я слышу тебя.
Не бойся, Чируэлл. Я хочу освободить тебя, расплатиться со своим долгом.
— Не понимаю… — Ревущий вал уносил ее куда-то в кромешной тьме
Скажи мне, где ты находишься, Чируэлл, требовал голос — вернее сказать, голоса. Я должен найти тебя.
Чи, цепляясь за проблески сознания, всплывала наверх, к миру яви, где ничего такого случиться не может.
— Меня везут в Минну.
И тут, на краю пробуждения, Чи вспомнила, кому принадлежит этот голос.
— Ахей! — вскричала она и проснулась от звука своего голоса. Рядом сидел, поджав ноги, Сальма — он, видимо, тоже проснулся в этот самый момент. Скованное Горе лежала, приподнявшись на локте, широко распахнув белые глаза.
— Ночной брат… — тихо сказала она.
— Чи, ты в порядке?
— Не знаю… — Она тяжело дышала, как после бега. — А что стряслось?
— Что-то здесь побывало, — уверенно сказал Сальма.
— Что? И почему она… почему ты так говоришь?
Чи обращалась к Скованному Горю, но та молчала.
— Я почувствовала… Сальма, да скажи же, в чем дело!
— Не могу. Я мало что знаю, и ты мне все равно не поверишь.
— Ты хочешь сказать, что это был просто сон?
— Вот именно, — с привычной улыбкой ответил Сальма.
— К тебе прикоснулась тьма, — взволнованно сказала Скованное Горе. Днем она говорила мало и только держалась за руку Сальмы, которую он ей протянул.
— Да нет же, мне это приснилось, — заспорила Чи. Ей хотелось верить, что это вправду был сон… непонятно только, хороший или плохой.
— А ну, тихо там! — гаркнул один из двух солдат Тальрика, постучав в крышку люка. — Вот разбудите капитана, будете знать!
Чи наморщила лоб.
— Почему капитан спит днем?
— Днем? — удивился Сальма.
— Светло ведь.
— Нет, Чи. Темно.
Чи недоверчиво уставилась на него. Она так ясно видела и Сальму, и Горе, и голые стены трюма. Вот только свет был какой-то странный, вроде лунного, и не показывал красок. Даже переменчивая кожа и волосы Горя казались в нем скопищем серых пятен.
Сальма показал на вентиляционные щели в стене: там было еще темнее, чем вечером, когда они легли спать.
— Сальма, — медленно проговорила Чи, — я, кажется, обрела Наследие Предков. Или это оно меня обрело. А у тебя как было? Как ты понял впервые, что…
— Я подскакивал в воздух, а на землю не падал.
Взволнованная Чи не уловила сарказма. Это, безусловно, жуканское Наследие, хотя и весьма необычное… и ничего странного, если оно пришло к ней именно здесь, в этой закупоренной коробке.
Есть, правда, ночные создания, которые видят в темноте от рождения, не нуждаясь
«Ночной брат», — сказала женщина-бабочка, а с Чи во сне говорил голос Ахея.
На стенке, к которой она прислонилась, медленно таял иней, хотя ночь была совсем не холодная.
Разведчики вернулись к своим еще затемно, до рассвета: бесшумно ступающий Тизамон впереди, Таниса за ним. Вся эта ночь для нее прошла как во сне. В пути она с трудом поспевала за Тизамоном. Они пробрались через сторожевые посты, прячась от прожекторного луча, шарившего по всему военному лагерю. За все это время они не перемолвились ни единым словом. Поначалу Тизамон, казалось, вовсе не замечал, что она с ним, но потом между ними возникла некая молчаливая общность. Раньше он, притаившись под стеной склада или барака, обводил взглядом все видимое пространство — теперь он смотрел, к примеру, налево, а Таниса направо. Он явно проникся к ней своего рода доверием, хотя по-прежнему не обращал на нее никакого внимания. У невольничьих ям Таниса отправилась на розыски самостоятельно, поскольку знала Сальму и Чи, Тизамон же остался на страже.
С тем же безмолвным пониманием они двинулись обратно к опушке леса. Между деревьями стоял непроглядный мрак, словно в полночь, но Таниса все-таки различала стволы — и не только их.
Когда она остановилась как вкопанная, Тизамон спросил:
— Ты тоже их видишь, верно?
До его вопроса Таниса не была в этом уверена, но в лесу действительно маячили чьи-то фигуры — вроде бы человеческие. Они походили на мантидов, но еще больше напоминали богомолов, насекомых в хитиновом панцире с вросшими в него шипами и сучьями.
— Нет, — сказала она, отворачиваясь, — ничего я не вижу. — Она выросла в Коллегиуме, в рациональном мире науки, и не желала признаваться в чем-то подобном.
— Твоя кровь говорит иначе, — тихо произнес Тизамон, и молчание снова возобладало.
Новую стоянку Стенвольда они отыскали не сразу. При виде их робкая надежда исчезла с лица жукана.
— Не нашли? — спросил он.
Тизамон, покачав головой, сел у догорающего костра.
— Пленные там содержатся в ямах, — сказала Таниса. — Мы посмотрели в каждой — их нигде нет. Может, они заперты в каком-то бараке, но это невозможно проверить.
Она заняла место рядом с Тизамоном, лицо которого оставалось все той же холодной маской бойца, всегда готового вступить в схватку. Их ночное согласие ушло без следа; он снова отказывался признать, что она существует. Всего пару минут назад они пробирались по лесу, как единое существо — теперь он отрицал это, переделывая свою память, как было удобно ему. Гнев и горечь волной поднялись в Танисе.
Ведь было же согласие, было понимание — куда это все делось? Таниса сжимала кулаки, в который раз жалея, что с ними нет Чи, единственного человека, которому она могла излить душу.