Шрифт:
Саке Комацу
Черная эмблема сакуры
Мелькнула человеческая тень. Он машинально спустил предохранитель, прицелился и затаил дыхание. Впереди тихо покачивался колос мисканта. Высокая пожелтелая трава зашуршала, заколыхалась, и оттуда высунулся крестьянин плутоватого вида с обмотанной грязным полотенцем головой и вязанкой хвороста за плечами.
Тогда он поднялся и шагнул навстречу старику, держа наготове карабин.
Старик в ужасе шарахнулся. Испуганное лицо на миг исказилось злобой, но тут же стало непроницаемым. Тот подошел
– Жратва есть?
– спросил он.
– Я голоден!
Тусклыми, точно высушенная солнцем речная галька, глазами крестьянин смерил его с головы до ног. Под гноящимися веками снова вспыхнул злобный огонек.
Перед крестьянином стоял исхудалый мальчик в рваной, висевшей клочьями одежде. Его шею и тощие, как куриные лапки, руки покрывала чешуйчатая пыль.
– Ты чего карабином тычешь!
– сердито пролаял старик.
– Не японец я, что ли?
Парнишка опустил карабин дулом вниз, но на предохранитель не поставил.
– Ты где живешь?
– спросил мальчик.
– Недалеко... за горкой, - ответил крестьянин.
– Мне жратва нужна! Сейчас поесть и на дорогу.
Лицо крестьянина снова нахмурилось. Он злился. Еще бы не злиться! Какой-то мальчишка ему угрожает, карабином в грудь тычет. Еще покрикивает. Героя из себя строит. Добро бы действительно солдат был, так не так уж обидно, стерпеть можно, а то сопляк какой-то!..
– Ты что, один или с дружками?
– спросил крестьянин.
Мальчик покачал головой. Огляделся по сторонам.
– Один я. Меня в разведку послали. Вернулся. А наших всех перебили. А кто жив остался, видать, в горы подался.
– Всех поймали!
– со злорадной усмешкой сказал старик.
– Вон по той тропиночке спускались, задрав руки. Их лупили, подгоняли прикладами... даже раненых...
– Не может быть, чтобы всех... кто-нибудь уцелел.
– И ты зря прячешься... Все одно - рано или поздно схватят.
Щелкнул затвор. Крестьянин прикусил язык и взглянул на мальчика затравленными, налитыми кровью, как у быка, глазами.
– В Синсю проберусь к нашим, - упрямо проговорил мальчик, поджав губы.
– Там еще крепко держатся.
– В Синсю?
– ехидно переспросил крестьянин.
– А знаешь, сколько туда добираться? Все дороги охраняются.
– Ничего, без дорог, лесами, горами проберусь.
– Все одно сцапают, - тихо пробурчал старик и тут же, спохватившись, искоса взглянул на мальчика; потом добавил с осторожностью: - Сдавайся в плен... тебе же лучше будет.
Мальчик вскинул карабин.
Ну вот! Слова им не скажи - сразу на рожон лезут. Бешеные какие-то! Такому ничего не стоит пальнуть. И дают же им оружие в руки!
– Пре-датель!
– прошипел парнишка сквозь зубы.
– Из-за вас проиграли!
– При чем тут мы?
– пробормотал старик и торопливо добавил: - И вы не виноваты... На их стороне сила. У них всего вдоволь. А у нас что? Ни одного самолета, ни одного...
– Это не поражение, - упрямо
– Умереть в бою, не сдавшись врагу... Наши в Синсю будут держаться до конца!
– Тогда всех японцев перебьют.
– А что, по-твоему, лучше холуем быть, лишь бы в живых остаться?
– Он говорил таким тоном, точно отчитывал первоклассника.
– Даже ребята вроде меня сражаются в смертном бою. Эх, ты!.. А еще взрослый!..
– Старуха у меня парализованная да дочка на шее, - ворчливо ответил крестьянин, - а вы-то что жрать будете, если крестьяне работать перестанут?
Но, увидев, что мальчик снова приходит в ярость, старик повернулся и, сказав: "Пойдем!", зашагал прочь.
Одинокий дом в долине. Тощая, с торчащими ребрами корова щиплет траву, на морде у нее выражение полного безразличия и покорности. Поля вдоль ущелья давно убраны, всюду, как великаны, высятся скирды рисовой соломы.
– А их нет?
– подозрительно спросил мальчик.
Старик отрицательно покачал головой.
– Все до одного ушли... тут неподалеку... в соседней деревне, кажись, остался отряд...
Голос крестьянина заставил мальчика еще больше насторожиться. С этим старым пугалом надо держать ухо востро.
– Мать, это я!
– крикнул крестьянин.
Вблизи дом казался большим. По двору бродили куры. Пахло перегноем и свежей соломой.
От одной мысли о яичнице рот переполнился слюной.
В доме кто-то заворочался. Старик вошел внутрь и с кем-то заговорил вполголоса. Парнишка разглядел уставившиеся на него выцветшие старческие глаза. Старик успокаивающе говорил: "Ничего, обойдется", а старуха требовала гнать оборвыша в шею.
Он сел, вытер пот. Еле сдерживался, чтоб не уснуть. Сон одолевал его.
– Сейчас приготовлю поесть, - сказал старик приветливым голосом. Он прошел в кухню, неслышно ступая по земляному полу.
– Дочери дома нет, я дам тебе пока холодного рису.
– Ладно, все равно.
Урчало даже в горле. Шутка ли сказать: вторые сутки ничего в рот не брал. Так и спятить недолго.
– Замори покамест червячка, а к вечеру курочку зарежем. Переночуешь у нас, утречком уйдешь себе...
– Оставь! Ни к чему это, - сказал мальчик, недоверчиво вслушиваясь в елейный голос старика.
– Съем рис и на дорогу возьму немного. Курицу резать жалко!
– Чего ее жалеть. Старенькая. А то еще им достанется.
– "Им" достанется не за так, а в обмен на что-нибудь.
Старик расхаживал по кухне и сладко ворковал:
– Ты наедайся, наедайся, а то до Синсю не доберешься.
Рисовая каша, тушеные овощи, яйца, вяленая рыба.
Он знал, много есть опасно - расстроится желудок, так и умереть не долго, но остановиться не мог. Он отхлебнул зеленого чая, с трудом подавив в себе желание есть еще, набить желудок до отказа. Голод в нем сидел, как бес. Проклятый червь скребся не только в кишках, но и во всем теле, до кончиков пальцев.