Черная книга

Памук Орхан

– Страшно?

– Я боюсь того, что ты называешь тайной, понимаешь, боюсь неясности, боюсь фальши, называемой «слово», боюсь видеть на лицах мрачные буквы. На протяжении многих лет всякий раз, когда я читал твои статьи, я чувствовал, что нахожусь там, где читаю, – в моем кресле или за столом, и одновременно где-то совершенно в другом месте, где-то рядом с тем, кто рассказывает историю. Знаешь ли ты, что значит догадаться, что ты убеждаешь, не будучи убежденным? Когда моя жена, с которой мы прожили тридцать лет, ушла, оставив на обеденном столе ничего не объясняющее письмо, и пропала, я будто бы знал, куда она ушла, но будто бы и не знал, что знаю. А поскольку я не знал, то стал искать повсюду, я искал не тебя, а ее. Но, разыскивая ее, сам того не понимая, искал и тебя, потому что, когда я бродил по улицам, пытаясь разгадать тайну Стамбула, у меня в голове возник ужасный вопрос: «Интересно, что сказал бы Джеляль Салик, если бы узнал, что меня ни с того ни с сего покинула жена?» Я пошел в редакцию газеты «Мил-лиет», но и там тебя тоже не было. Тебя искал не только я. В редакцию заходил сын твоего дяди, который хотел, чтобы

ты встретился с английскими телевизионщиками, муж твоей сестры, Галип. Я невольно пошел за ним. Я подумал: этот мечтательный молодой человек, этот лунатик, знает, где скрывается Джеляль. Я говорил себе: уж он-то знает. Я как тень брел за ним по Стамбулу. Мы шли вроде по знакомому Стамбулу и не узнавали ни одного места. Я потерял его, нашел, снова потерял, опять нашел; в конце концов он сам пришел ко мне в клуб. Там мы все, сидящие за столом, рассказали по одной истории. Я люблю рассказывать, но мне редко удается найти слушателей. На этот раз мне повезло. Посередине рассказа, когда люди с интересом вглядывались в меня, чтобы попытаться понять конец истории, я, как это бывает в подобных случаях, вдруг испугался, что мое лицо им о чем-нибудь скажет; между этой мыслью и концом рассказа я понял, что моя жена сбежала к тебе. Я подумал: «Я знаю, что она сбежала к Джелялю». Вроде бы я это знал и как будто не знал, что знаю. Во мне словно жили два человека. У меня впервые получилось то, о чем я мечтал много лет: быть одновременно и другим, и самим собой. Я решил, что истина, за которой ты годами заставлял нас гоняться, назвав ее «тайной», состоит в следующем: это то, что ты знал, не зная, и написал, не понимая: в этой стране никто не может быть самим собой! Жить в стране побежденных и униженных – значит быть другим. Я – другой, и тогда я существую! Хорошо, а если тот другой, на чьем месте ты хочешь быть, сам – другой? Вот что я имел в виду, когда говорил, что всю жизнь обманывался, обольщался. Потому что тот человек, которому я верил и которого почитал, не увел бы жену у своего горячего поклонника. В ту ночь в клубе мне хотелось закричать проституткам, официантам, фотографам, обманутым мужьям, рассказывающим истории: "Эй, побежденные! Эй, униженные! Эй, проклятые! Эй, забытые! Эй, никчемные! Не бойтесь, никто не может быть самим собой, никто! В том числе короли, счастливые падишахи, знаменитости, кинозвезды, богачи, на месте которых вы хотели бы быть. Избавьтесь от них! С их исчезновением вы найдете то, что они преподносили вам как «тайну». Убейте их! Сами создавайте свои тайны, сами разгадывайте своизагадки! Понимаешь? Я убью тебя не из животной злости и чувства мести, как большинство обманутых мужей, а потому, что я не хочу входить в новый мир, в который ты меня тащишь. Я убью тебя, и тогда у всего Стамбула, у всех букв, знаков и лиц, о которых ты писал в своих статьях, действительно будет тайна. Газеты напишут: «Убит Джеляль Салик! Загадочное преступление!» Убийство никогда не будет раскрыто. Возможно, после этого смысл в нашем мире потеряется вообще, а незадолго до дня Страшного суда, о котором ты говорил, и прихода Махди в Стамбуле будут беспорядки, но для меня и многих других это будет открытием забытой тайны. Никто не сможет разгадать стоящего за этим происшествием секрета.

– Напрасно ты так думаешь. Ты можешь совершить свое тайное преступление, а они, счастливые и униженные, глупые и забытые, немедленно объединятся и сочинят историю, доказывающую, что в этом деле нет никакой тайны. И рассказ, сочиненный ими, в который тут же поверят, представит мою смерть всего лишь как часть обыкновенного заговора. И еще до похорон каждый решит, что эта смерть – или результат заговора, представляющего угрозу нашей национальной безопасности, или завершение продолжающейся долгие годы истории любви и ревности. К тому же не факт, что ты сумеешь так легко убить меня. Скорее всего, ты попадешь не туда и просто ранишь меня. Потом тебя здорово изобьют в полицейском участке – я уж не говорю о пытках,-а я вопреки твоему желанию стану героем и вынужден буду выслушивать глупости премьер-министра, который придет пожелать мне выздоровления. Уверяю тебя, нет смысла! Никто уже не хочет верить, что в мире существует тайна, которую нельзя разгадать.

– Кто мне докажет, что вся моя жизнь не была обманом, злой шуткой?

–Я, – сказал Галип, – слушай…

– Бишрев? (Слушай! (перс.) – так начинает стихи Мевляна) Нет,нехочу…

– Поверь мне, я ведь верю, как и ты.

– Я готов, – взревел Мехмед, – готов поверить, чтобы спасти свою жизнь, но что делать простым людям, которые усердствуют над полученными от тебя шифрами и словами утраченного смысла жизни? Что будет с девушками, ожидающими женихов, навсегда оставшихся в Германии и забывших о невестах? А ведь они, исключительно благодаря твоим статьям, поверили в мебель, которая будет у них в райской жизни, обещанной тобой, в соковыжималки, красивые лампы и покрывала с кружевами. Что будет с пенсионерами – автобусными кондукторами, с твоей помощью прочитавшими на своих лицах планировку квартир в собственных домах, где они будут жить в счастливые времена, или с чиновниками кадастрового управления, сборщиками денег за газ, с продавцами бубликов, старьевщиками, нищими-видишь, я никак не могу избавиться от твоих слов; ты научил их, и они, используя опыт предков, сумеют вычислить день, когда на улицах с булыжными мостовыми появится Махди, чтобы спасти эту нищую страну, всех нас; что будет со всеми твоими несчастными читателями, когда благодаря тебе они поймут, что они сами и есть та мифическая сказочная птица, которую они искали?

– Забудь, забудь о них, обо всех. Думай о последних, бродивших переодетыми, падишахах. Думай о бандитах Бейоглу, которые пытали свои жертвы, прежде чем их убить, думай, что они, по обычаю, все еще хранят деньги, золото или какую-нибудь тайну, думай о том, почему наши газетные

ретушеры, раскрашивая кисточкой черно-белые фотографии, всегда красят небо в прусскую голубизну, а нашу черную землю – в зелень английского газона.

– На этот раз тебе не удастся меня уговорить.

–Подумай о всей тайне нашей жизни, о сотнях тысяч котлованов, вырытых в садах нашего города за две с половиной тысячи лет; когда их завалили камнями и бетоном, сооружая фундаменты домов, там остались скорпионы, лягушки, кузнечики, сверкающее золото, рубины, алмазы Ликии, Фригии (Ликия – государство на побережье Средиземного моря, существовавшее с XV в. до н. э.; в I в. н. э. была подчинена Римской империи. Фригия – древняя страна в северо-западной части Малой Азии.), Рима, Византии, Османской империи; картины, кресты, запрещенные иконы, книги и брошюры, планы кладов и черепа несчастных жертв…

– Ты снова о трупе Шемса Тебризи, брошенном в колодец? – перебил Мехмед.

–.. .неведомых нам преступлений; подумай о квартирах в этих домах, о дверях, о пожилых привратниках, о потемневших паркетинах, в стыках которых чернота, как под ногтями, подумай об озабоченных матерях, разгневанных отцах, шкафах с незакрывающимися дверцами, о родных и сводных сестрах…

–Ты становишься Шемсом Тебризи? Кто ты: Даджал? Махди?

– Подумай о женившихся на двоюродных сестрах, о лифте, о зеркале в нем…

– Обо всем этом ты уже писал.

–Подумай, почему старые палачи, когда отделяли головы жертв от тел, чтобы выставить их на обозрение в назидание другим, называли свои орудия – острые бритвы – «шифрами». Подумай о том, чем руководствовался полковник в отставке, когда, придумав новые обозначения шахматных фигур, взял за образец большую турецкую семью и назвал короля-"мать", ферзя-"отец", слона-"дядя", коня – «тетя», а пешки-не «дети», а «шакалы».

– Послушай, друг мой, – сказал голос на другом конце провода на удивление мирным тоном, – давай забудем все, встретимся и просто поговорим. Ты будешь нам рассказывать, как сейчас рассказываешь. Пожалуйста, скажи: да! Поверь нам, я сделаю все, что ты хочешь, принесу все, что ты хочешь!

Галип долго думал. Потом сказал:

– Дай мне все мои телефоны и адреса, которые у тебя есть!

– Сейчас дам, но знай, что я их уже запомнил.

…Галип, переспрашивая, записал все телефоны и адреса Джеляля на последнюю страницу книги, которая стояла ближе всех на полке («Характеры» де Лабрюйера). Он собирался сказать, что у него нет лишнего времени, чтобы встречаться с настойчивыми читателями. Но в последний момент передумал: у него появилась другая идея. Позднее, когда он будет оценивать события той ночи, он подумает: «Мне было любопытно. Мне захотелось увидеть мужа с женой, хотя бы издалека. Может быть, я хотел-когда найду Рюйю и Джеляля по этим телефонам и адресам-рассказать им не только эту невероятную историю, не только о телефонных разговорах, но и о том, как выглядели эти супруги, во что были одеты».

– Домой я тебя не позову, – сказал Галип, – но мы можем встретиться где-нибудь. Вечером, в девять, в Нишанташи, например, перед лавкой Алааддина.

Даже эта малость, видимо, настолько осчастливила жену и мужа, что Галипу стало не по себе от их благодарной реакции. Они принесут миндальный кекс и птифуры из кондитерской Омюра; а может, Джеляль-бей считает, что лучше фундук, фисташки и большая бутылка коньяка? Ведь они будут долго разговаривать…

– Я принесу пачку фотографий лицеисток! – с нарочитой, несколько пугающей веселостью прокричал муж, и Галип понял, что большая бутылка коньяка давно была открыта и стояла перед супругами.

Загадочные картины

Тайну этого я нашел в «Месневи».

Шейх Галип

В начале лета 1952 года, если говорить точнее, в первую субботу июня, в Бейоглу, в узком переулке, начинающемся от улицы публичных домов и выходящем к английскому консульству, был открыт притон, самый большой не только в Стамбуле и Турции, но и на Балканах, и на всем Среднем Востоке. К этой торжественной дате был завершен любопытный конкурс живописи, продолжавшийся шесть месяцев. Конкурс объявил хозяин притона, известный бандит Бейоглу, тот, что впоследствии исчез со своим «кадиллаком» в водах Босфора, после чего стал легендарной личностью; бандит решил украсить просторный холл своего заведения видами Стамбула и заказал картины не для того, чтобы поддержать приходящее в упадок в нашей стране из-за запретов ислама древнейшее искусство (я имею в виду живопись, а не проституцию), а чтобы приезжающая в его «дворец удовольствий» со всех концов Стамбула и Анатолии избранная публика наряду с музыкой, наркотиками, напитками и девушками могла насладиться и красотами столицы. Профессиональные художники участвовать в конкурсе отказались. Тогда бандит обратился с призывом к ремесленникам, расписывающим потолки провинциальных гостевых домов, стены летних кинотеатров, шатры для глотателей змей на ярмарках, телеги и грузовики. На призыв откликнулись двое, и наш бандит, приготовив кругленькую сумму, объявил между ними конкурс на лучшее изображение Стамбула. Мастерам были выделены две противоположные стены холла.

Конкурсанты с подозрением относились друг к другу и в первый же день натянули между стенами плотный занавес. Через сто восемьдесят дней все было готово к открытию заведения: в холле расставлены новые кресла красного бархата с бахромой, расстелены гердесские1 ковры, на инкрустированных жемчугом тумбочках и столиках – серебряные подсвечники, хрустальные вазы, фотографии Ататюрка. Оставалось только снять занавес. Официально притон назывался Клубом поддержки классических турецких искусств, поэтому среди гостей на церемонии открытия был сам губернатор; когда хозяин отдернул занавес, разделяющий зал, гости увидели на одной стене огромную панораму Стамбула, а всю противоположную стену занимало зеркало, которое отражало картину, делая ее в отсветах серебра и хрусталя еще прекрасней.