Черная кровь
Шрифт:
И Таши решительным шагом двинулся к землянке.
Хотел окликнуть любимую и не мог – горло сдавило. И слова все куда-то запропали, так что только и сумел выдавить:
– Уника!.. – И снова: – Уника!
За занавесом послышался шум, словно бы даже упало что-то, а потом раздался знакомый голос:
– Таши!.. Живой!.. Живой…
– Уника… – беспомощно выдавил Таши.
Уника громко всхлипнула, но через мгновение справилась со слезами и немедленно напустилась на Таши:
– Ты зачем пришёл? Зачем со мной говоришь? Хочешь, чтобы тебя вовсе из рода изгнали?! Всё, что надо, мне Ромар втайне скажет, так, что другие и не увидят и не услышат.
– Уника… – попытался вставить слово Таши, да только куда там! Девчонку разве переспоришь… Так и пришлось уйти ни с чем.
Позже, когда воины, вернувшиеся из похода, утолили первый голод и все, как один, завалились отсыпаться за прошлые дни, Ромар сам нашёл Таши. И сразу же напустился ещё почище Уники:
– Ты что ж вытворяешь, еловая голова? Ты что, сам решил Унику на смерть отвести? Или, думаешь, врагов у тебя мало? Да Тейко со Свиолом только и ждут, чтобы тебе в горло вцепиться. Ты у них – словно бельмо на глазу. И коли тебя возле Отшибной землянки увидят – жди беды. Не для себя жди, – что с тебя, дурака, взять! – а для неё. Так что и ноги твоей чтобы там не было! Унике я сам все твои слова перескажу, не сомневайся.
В этом Таши как раз и сомневался. Как тайные, сердечные слова, что только меж двумя говорить и можно, – третьему поверять? Даже если третий – Ромар, который больше чем отец, – а всё равно промолчишь. Так как-то лучше.
– Передай… что жив я, цел, не ранен… Что про неё думаю… – выдавил Таши.
– Вот и хорошо. Большего ей сейчас и не надо. Ни к чему её диатритами пугать. Она ими и без того напугана. Слыхал, что здесь приключилось?
– Нет.
– Ну, так поспрошай у Латы, я ей велел рассказать. А с Уникой чтоб ни полслова! Ей о ребёнке думать надо. Ну ладно, хватит о ней, рассказывай, что в походе видел…
Вечером родичи собрались на большую тризну. Нельзя было устроить её как встарь, за городьбой, – потому что уже под вечер к осаждавшим селение диатритам подошёл новый отряд, в котором без труда опознали остатки той орды, что разбили на Истреце. Слишком много было раненых карликов, да и птицы растрёпаны больше обычного. Ромар и Матхи, прибегнув к колдовству, тоже подтвердили, что явились старые знакомцы.
– А и немного же их осталось… – проворчал Мугон, стоя рядом с Таши на приступке частокола, откуда удобно было метать стрелы.
Диатритов и впрямь вернулось едва ли больше сотни. Остальные где-то пропали, кто мёртвыми телами на речных скатах, кто заплутав в степях Завеличья…
За стенами долго раздавались визгливые вопли и птичий клёкот, однако ближе к ночи находники всё же убрались восвояси, не рискнув ночевать под самыми стенами селения. Не теряя времени, Бойша тотчас нарядил людей за водой; работа женщин и подростков разом стала уделом опытных охотников.
От Великой остался один крошечный ручеёк. Совсем крошечный, две ладони глубиной. И не слишком чистый – вода мутная, несёт какую-то взвесь и пахнет дурно. И тем не менее это была вода. Покуда вода течёт – жизнь тоже не остановилась. А грязь Ромар велел отделять, пропуская воду через древесный уголь.
Начали тризну, когда уже стемнело; да только выходила она какой-то сдавленной, придушенной, слова лишнего никто не скажет. На тризне вообще-то плакать не полагается. Тризна должна быть весёлой, чтобы павшие родичи не горевали и не тужили сверх меры, чтобы видели – одержана победа, разбит враг; а что новые подоспели – так ничего, и этих
Скудной выдалась эта тризна. Всё угощение – из запасов. Где свежатинки-то взять? И хотя и петь начинали, и даже пляску заводили – не таким всё было как должно, натужно получалось. Дорогонько куплена победа, треть воинов в поле осталась; ежели такую цену за диатритов платить, так никаких людей не хватит. Веселились поначалу только несколько молодых воинов, ошалевших от первого боя и первой победы – а главным образом оттого, что назад живыми вернулись. Но и они потом поутихли, пригорюнились – нельзя ж веселиться, когда все вокруг мрачные сидят, словно в селении чёрный мор.
И как-то само собой вышло, что не тризна получается у детей Лара – а всеобщая сходка, сбор всего селения. И, значит, должен Бойша перед людьми ответ держать – как дальше-то жить станем?
Хотя и так уже всем, даже самому последнему тугодуму, понятно – плохи дела, хуже некуда. Второй раз диатриты в ловушку не попадутся, а в чистом поле с ними справиться вообще никак невозможно.
Тишина сама собой воцарилась на тризне. Даже Матхи, ревнитель обычаев, не стал ничего говорить – мол, не сходка здесь, не о том речь повели. Промолчал слепой шаман, сидел, голову опустив, – и Таши заметил недовольный взгляд Ромара. Тоже правильно: когда плохи у рода дела, когда враг на пороге – кому же, как не шаману, людей ободрять! А коли сидит колдун с опущенной головой – то даже младенцу ясно: не отвести беду. Эдак и духом пасть можно. А тогда – какие из родичей воины?
И, предвидя всеобщее уныние, первым вышел в круг Ромар. Искалеченный рузархом, изглоданный жизнью, перекошенный на один бок, – сейчас он казался прямым и стройным. Глаза смотрели в упор, и под их пристальным взглядом сами собой начинали отступать отчаяние и тоска. Справимся, не можем не справиться! И выпрямлялись согбенные спины, сжимались кулаки, возвращалась решимость.
– О чём печаль, родичи? Бойша с победой вернулся! Немало диатритов побито за три дня! Значит, можно с ними сражаться, можно и бить. Или кто думает, что не побьём? И не таких бивали! – Всем почудилось, что рубанул при этом колдун воздух отсутствующей рукой – да так, что воздух застонал, как бывает, если зажат в ладони меч.
Ясно, что в таком деле колдуну никто возражать не думал, и Ромар продолжал, пытаясь хоть как-то приободрить павших духом:
– Непривычно драться с диатримами, тяжело, но можно. А как привыкнем, научимся этому делу, то будем походя бить. Жаль, маловато времени отпущено нам на учёбу, но да уж сколько есть. Одно чужинское полчище разбито. И второму того же не миновать!..
– Эк вы, мужики, просто судите! – ощерилась Крага. – А вот что мы есть будем? И без того с этой войной все работы на женщин свалили. Эдак мы быстро припас потравим, а дальше что? День вас не покормить, два… а там вы и копий таскать не сможете!
Бойша недовольно поморщился: некстати вылезла старая! Пользуется, что здесь не совет набольших. Никак не смирится злая старуха, что Унику из её воли вывели, – но говорит верно, от её правды не отвернёшься. Гурты погибли. Хлеба и так уродилось немного из-за засухи. Великая обсохла. Рыбы не стало. Охотиться чужинцы не дадут, а ведь сейчас самая пора осенних облав. Всем понятно – зиму пережить сумеем, только если с диатритами покончим. А вот покончишь ли с ними, или же они с тобой покончат? Но все же слово сказано, и ответить надо.