Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи
Шрифт:
Так закончилось то, что многие историки называют одной из величайших побед русских в XIII веке: закончилось сокрушением крестового похода тевтонских рыцарей против Новгорода и Пскова, разгромом немцев, героической обороной западных границ от папской агрессии, решающим поворотом в отношениях между Русью и Западом и т.д. Многие из описаний самой битвы (в «Житии» и в позднейших летописных версиях) украшены подробностями, представляющими собой не более чем плод авторского воображения: численность участников явно преувеличивается, приводятся сравнения с победами Моисея над Амалеком и Давида над филистимлянами. Псковичей укоряют за то, что они позволили немцам захватить их город, и предупреждают, что если они когда-нибудь забудут о ратном подвиге Александра, то уподобятся «жидом, их же препита Господь в пустыни манною и крастелми (хлебами) печеными».
Но была ли эта победа столь великой? Явилась ли она поворотным моментом в русской истории? Или это просто митрополит Кирилл или кто-то другой, написавший «Житие», раздул значение победы Александра, чтобы скрасить в глазах своих современников последовавшее раболепствование Александра перед татарами? Как обычно, источники того времени не помогают ответить на такого рода вопросы. Наиболее
О масштабах сражения мы можем судить, только анализируя приводимые сведения о потерях, на этот раз – со стороны противника: Новгородская первая летопись сообщает, что «паде чюди (эстонцев) бещисла, а немець 400, а 50 руками яша (взято в плен)». Если летописец считает этих 450 человек рыцарями, тогда приводимая цифра является, несомненно, крупным преувеличением, поскольку в то время, когда произошло сражение, два ордена имели чуть больше ста рыцарей и, вероятно, многие, если не большинство из них, сражались в этот момент с другими врагами в Курляндии под началом ландмейстера ливонского Дитриха фон Грюнингена [172, s. 266–267]. Во всяком случае, древнейший и наиболее оригинальный западный источник, Ливонская рифмованная хроника, написанная в последнем десятилетии XIII века, сообщает, что только двадцать рыцарей погибло и шестеро попали в плен. Свидетельство Ливонской хроники не дает оснований считать это военное столкновение крупным сражением, даже если принять во внимание стремление автора к стыдливому преуменьшению потерь своей стороны» (стр. 140–147).
Однако же Гийом Рубрук писал «За Руссией, к северу, находится Пруссия, которую недавно покорили всю братья Тевтонского ордена, и, разумеется, они легко покорили бы и Руссию, если бы принялись за это. Ибо если бы татары узнали, что великий священник то есть Папа, поднимает против них крестовый поход, они все убежали бы в свои пустыни» (Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны. – В кн.: Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957). Цитата замечательна уже тем, что здесь Рубрук явно проговорился, а человек он был сведущий, близкий к высшим кругам крестоносных орденов (послан он был к монголам Людовиком Святым с Ближнего Востока, куда король привел свои войска в крестовый поход). Итак, задача захвата России явно обдумывалась, но не получила должной поддержки папской курии. Но кто же мешал крестоносцам? Если убрать хвастливые высказывания о страхе, наводимом крестоносцами и папой, то выясняется, что это были монголы, которые, видимо, помогали русичам в обороне их северо-западных рубежей. Следовательно, независимо от масштабов потерь рыцарей-тевтонов угроза все-таки существовала. – Прим. А. Новожилова.
Со смертью Андрея Александровича [85] (1304) умерла целая эпоха. На землях Руси, раздираемых феодальными сварами, пришел конец эры, по-видимому, крайней, свинцово-мрачной безнадежности и бесцельности, когда правители как будто утратили всякие ориентиры. Это был конец эпохи хаоса, разъединенности, раздробленности, слабосильных стремлений, военной неподготовленности и беспомощности. Слабость Руси XIII столетия была вызвана не столько внешними факторами или так называемым татарским игом, сколько преступным консерватизмом, органически присущим правившим княжеским родам, их нежеланием и неспособностью изменить устаревший, трещавший по всем швам порядок, вопиющей бездарностью большинства князей. К 1304 году великий князь на Руси имел меньше авторитета и меньше реальной власти в вопросах общенационального значения, нежели когда-либо прежде. Бывшая Киевская империя лежала в развалинах. Она была в прошлом, и значительно позднее наступит время, когда ее станут оплакивать и вспоминать о ней с сожалением и какой-то ностальгией. Юго-Западная Русь была целиком обращена к Восточной Европе и к концу столетия почти не имела связей с Суздальской землей. Нигде не обнаруживалось и намека на процветавшую экономику. Исключение – Новгород. Единственно известные связи с внешним миром, помимо торговых отношений с Востоком, осуществлялись либо новгородскими и в меньшей степени смоленскими купцами с Западом, либо православной церковью с измученной и грозящей вот-вот рухнуть Византией, да и то очень редко и нерегулярно. Всякому, кто обладал бы в то время знанием общего положения дел, могло показаться, что у Руси (или скорее у Суздальской земли и Новгорода) есть только два возможных варианта будущего. Первый – быть физически подавленной Кыпчакской ордой, впасть в политическое забвение (подобно Киеву и Чернигову после 1240 года) и в конце концов быть поглощенной растущей и агрессивной Литвой. Второй – возродиться под руководством твердого и решительного правителя или княжеского рода, который сумел бы использовать политику татар, а не просто уповал бы на ханов как своих военных союзников, подобно своим предкам, полагавшимся на половцев…» (стр. 208).
85
Андрей Александрович – сын Александра Невского. – Прим. ред.
H. С. Трубецкой
О туранском элементе в русской культуре [86]
I
Восточнославянские племена занимали первоначально лишь незначительную часть той громадной территории, которую занимает
86
Евразийский временник. Берлин, 1925. Печатается по кн.: Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. М., 1993, стр. 59–76.
Под именем «туранских» или «урало-алтайских» народов разумеют следующие пять групп народов:
Народы угро-финские, которые по признакам языкового родства подразделяются на западных финнов (эстов, карелов, собственно финнов и ряд мелких племен), лопарей (в Швеции, Норвегии, Северной Финляндии и в России на Кольском полуострове), мордву, черемисов, пермских финнов (зырян и вотяков) и угров (мадьяр, или венгерцев, в Венгрии и Трансильвании и «обских угров», т.е. вогулов и остяков в Северо-Западной Сибири); к той же группе угро-финских народов принадлежали и вымершие (точнее, вполне обрусевшие) древние племена – меря (по языку родственные черемисам), весь (по языку западнофинское племя), мурома и мещера, упоминаемые русскими летописями.
Самоеды, делившиеся на несколько племен, ныне почти вымершие и сохранившиеся лишь в незначительном количестве в Архангельской губернии и Северо-Западной Сибири.
Тюрки, к которым принадлежат турки-османы, разные татары (крымские, казанские, азербайджанские, тобольские и т.д.), мещеряки, тептяри, балкарцы (карачаевцы, урусбиевцы и проч.), кумыки, башкиры, киргизы-кайсаки, кара-киргизы, туркмены, сарты, узбеки, алтайцы, якуты, чуваши и целый ряд древних, исчезнувших народов, из которых наиболее известными являются хазары, болгары (волжско-камские и «аспаруховы»), половцы (иначе куманы или кыпчаки), уйгуры и проч.
Монголы, к которым принадлежат в пределах России калмыки и буряты, а за ее пределами – собственно монголы в Монголии.
Маньчжуры, к которым кроме собственно маньчжуров принадлежат еще гольды и тунгусы (ныне почти поголовно вымершие или обрусевшие).
Несмотря на ряд общих антропологических и лингвистических признаков, свойственных всем перечисленным группам народов и позволяющих объединить их под общим именем туранских, вопрос об их генетическом родстве является спорным. Доказанным можно считать только родство угро-финской группы языков с самоедской, и обе эти группы объединяют иногда под общим именем «уральской семьи языков» [87] . Но все же, даже если остальные три группы туранских языков и народов генетически не родственны между собой и с «уральцами», тем не менее близкое взаимное сходство всех туранских языков и психологических обликов всех туранских народов совершенно не подлежит сомнению, и мы имеем право говорить о едином туранском психологическом типе, совершенно отвлекаясь от вопроса о том, обусловлена ли эта общность психологического типа кровным родством или какими-нибудь другими историческими причинами.
87
Родство между тюркскими, монгольскими и маньчжурскими языками (объединяемыми в общую группу «алтайских языков»), считавшееся долгое время весьма вероятным, за последнее время в связи с более детальным их изучением подвергнуто сомнению. Родство между «уральскими» языками и остальными туранскими большинством лингвистов теперь решительно отрицается. И только за самое последнее время стали вновь делаться попытки научно доказать это родство. – Здесь и далее прим автора.
II
Туранский психический облик явственнее всего выступает у тюрков, которые к тому же из всех туранцев играли в истории Евразии самую выдающуюся роль. Поэтому мы будем исходить из характеристики именно тюрков.
Психический облик тюрков выясняется из рассмотрения их языка и продуктов их национального творчества в области духовной культуры.
Тюркские языки очень близки друг к другу, особенно если отвлечься от иностранных слов (персидских и арабских), проникших в огромном числе в языки тюрков-мусульман. При сравнении отдельных тюркских языков между собой легко выявляется один общий тип языка, яснее всего выступающий у алтайцев. Тип этот характеризуется своей необычайной стройностью. Звуковой состав слов нормируется рядом законов, которые в чисто тюркских, незаимствованных словах не терпят исключений…