Черная линия
Шрифт:
— Истерия? — переспросила она. Врач залпом выпил обжигающий кофе:
— У вашего мужа налицо все клинические признаки кататонии. Но ни одного внутреннего симптома. Все идет от головы. В каком-то смысле это хорошая новость. Он выпутается, нет никаких сомнений. Завтра или послезавтра встанет на ноги. Мы его отвезем в клинику Святой Анны. Его случай заинтересует наших «друзей-психиатров».
— Нет. Только не туда.
— А почему?
— Послушайте, — попыталась объяснить Хадиджа. — У Марка уже были проблемы… с психикой.
— Что,
— Выслушайте меня!
Она почти кричала. Потом немного понизила голос:
— Если он очнется в клинике Святой Анны, это может только усугубить его состояние. Его только что выписали из «Сальпетриер». Я могу вам сказать, кто его лечил. Там был и психиатр.
Врач вздохнул и вытащил свой мобильный:
— Узнаю, есть ли у них место. Одиннадцать часов.
Хадиджа наконец осталась одна. Ей не хотелось есть. Ей не хотелось спать. В голове крутились пустые, бессвязные мысли. Она решила собрать свои вещи.
Но сначала надо убрать.
Она открыла окна, чтобы изгнать запах врачей, расставила по местам сдвинутую мебель, привела в порядок стол Марка, аккуратно разложила все заметки, все напечатанные страницы, подвинула клавиатуру.
Этого движения оказалось достаточно, чтобы зажегся экран монитора, работавший в режиме ожидания.
Комната медленно закружилась вокруг нее.
Марк получил письмо по электронной почте.
Именно это письмо и стало причиной нового кризиса.
На экране горели слова:
«ЕЩЕ НЕ ВСЕ КОНЧЕНО».
89
— Вот ведь чертовщина!
Хадиджа посмотрела на светящиеся часы. Два часа ночи. Она только что погасила свет. После своего открытия она опять позвонила капитану Мишелю, и тот сразу же вернулся. Она показала ему надпись, он со своими людьми забрал компьютер Марка. Все это заняло не более тридцати минут. И вот он уже перезванивает ей.
— Полная чертовщина, — повторил он.
Она сделала привычный жест, чтобы отбросить локоны со лба, но вспомнила, что никаких локонов больше нет. Она уставилась в темный пол:
— Что происходит?
— Мы определили, какой компьютер и какую телефонную линию использовали для отправки этого сообщения.
Она почувствовала, как у нее заныла поясница.
— Откуда его отправили? Где Реверди?
Полицейский молчал.
— Рожайте уже: откуда он писал?
— От вас. Из вашей квартиры.
Ледяная рука, сжавшая сердце. Полицейский продолжал:
— Он воспользовался той телефонной линией, которую вы недавно открыли. Той, к которой подключен ваш модем. Наши специалисты в этом совершенно уверены. Автор послания воспользовался вашим компьютером. И вашим собственным почтовым ящиком. Чтобы войти в него, пароль нужен?
— Нет.
— Вас ведь не было дома в пятнадцать десять?
Хадиджа стала объяснять ему, что была на съемках, но собственный голос доходил до нее откуда-то издалека. Она чувствовала,
— Сомнений быть не может: это Реверди, — продолжал Мишель. — Это в его стиле. Эдакий вызов. Он хочет показать вам, что может легко проникнуть в вашу квартиру. Я отправил людей следить за вашей дверью. Они вот-вот прибудут. И с ними техники: надо поставить телефон на прослушку. Немедленно.
Не кладя трубку, она на ощупь нашла выключатель лампы возле изголовья постели. Когда вспыхнул свет, она с удивлением увидела, что в комнате все в порядке, все на своих местах. Ее окружала действительность, привычная, надежная.
— Хотите, чтобы я тоже приехал?
Его голос звучал серьезно и в то же время нежно, это напомнило ей о маленьком смятом букетике. Из чистой жестокости она заставила его повторить этот вопрос:
— Что?
— Хотите, чтобы я приехал? Я хочу сказать… я сам?
— Нет.
Она поклялась себе, что не будет бояться.
Очень старая клятва. Ее личная.
Она встала, натянула джинсы и отошла от спартанского ложа, служившего ей постелью, — простого матраса на полу, возле кухонной стойки. Она занялась делом, начала убирать. Стоило ей остановиться, как из всех углов до нее начинали доноситься разные тихие звуки, полные страшного смысла.
Жак Реверди приходил сюда.
Внезапно она остановилась: а вдруг он еще здесь? Ей показалось, что сердце полетело вниз, цепляясь за ребра. Она снова принялась раскладывать все по местам, стараясь производить как можно больше шума, как в детстве, когда оставалась одна дома и хлопала дверьми, включала на полную мощность телевизор, чтобы отогнать тени…
Конечно, никого здесь нет.
Ей показалось, что тишина снова пытается напугать ее. Треск. Стон. Шорох. Она остановилась перед окнами, затянутыми белой тканью. А вдруг он во дворе? Вдруг он подсматривает за ней через щель между шторами?
Хадиджа схватила свою связку ключей, нашла в шкафчике возле счетчика электрический фонарь и, не раздумывая, вышла во двор босиком, в джинсах и футболке.
Луч света дрожал перед ней. Удары сердца сотрясали грудную клетку. Она пошла по двору. Она думала о Марке. Теперь она не может его бросить. Теперь точно не может. Она хотела оставить его на милость его собственного безумия, но если Реверди жив, значит, Марк не безумен: он просто прозорлив.
В здании напротив не светилось ни одно окно. Она посветила фонариком влево, в сторону двери. Никого. До нее доносился только далекий шум уличного движения, но в Париже он никогда не затихает. И запах города, кисловатый, нечистый, но более мягкий, более легкий в это время — запах сонного дыхания.
Хадиджа опустила фонарь. Она победила свой страх. Это все от головы. Все… Она закричала, услышав шум шагов.
Фонарик выпал у нее из рук и покатился по земле.
И остановился возле тяжелых башмаков с железными набойками.