Черная линия
Шрифт:
— Я нашел все это в антикварной лавке, в центре Катании. Ты тоже туда ходила? Там у них такие прекрасные вещи…
Он отвинтил пробку и вдохнул запах. Уставившись на Хадиджу, он заговорил быстрее:
— Д'Амико был гомосексуалистом. Он неправильно истолковал характер нашей дружбы. И захотел изнасиловать меня в лицейском туалете. Мы подрались. Он поскользнулся и упал. Я схватил его за волосы и разбил ему голову о край унитаза. Потом мне в голову пришла одна идея. Д'Амико был странным типом: он вечно таскал с собой опасную бритву. Я нашел ее и перерезал ему вены. Но кровь не потекла.
Я сунул ему в рот палку от швабры, которой мыли уборную. И тут заметил, что у меня произошла эякуляция. Насилие, смерть, мое унижение — я не знаю… Но одно было ясно: я любил кровь. Я любил убийство. Но я отвергал эту реальность. Я отвергал эту часть самого себя. Я вышел из кабинки взбешенный, в состоянии одержимости и, когда увидел свое отражение в зеркале над умывальником, потерял сознание. Все остальное — это официальная версия.
Он снова понюхал мед. Хадиджа помотала головой:
— Ты не убивал Софи.
— Я убил ее прямо тут, — засмеялся он. — В этой комнате, больше двадцати лет назад…
Зияющая пропасть. Хадиджа сосредоточилась на старомодных узорах штор и покрывала, чтобы зацепиться за что-то знакомое. Но теперь они казались ей слишком нарочитыми, враждебными, в них таилась угроза.
— Она хотела бросить меня. Я устроил эту поездку на Сицилию в надежде на примирение. Но она уже приняла решение. Однажды вечером она даже призналась мне, что у нее есть другой мужчина. Что-то красное заслонило мне мир. Я бросился на нее. Я бил ее, бил кулаками по лицу, но она продолжала дразнить меня своими разбитыми глазами, своим окровавленным ртом…
Он опять засмеялся и заговорил ироничным тоном:
— Она заслуживала небольшого урока. Я надел кроссовки. Я вышел в коридор и нашел в кладовке уборщицы резиновые перчатки и чистящий порошок. Потом вернулся к Софи и оголил провод. Я избил ее, потом воткнул провод в розетку и стал водить им повсюду, где побывал тот, другой. Это продолжалось долго. Очень долго. Физическая выносливость, в самом деле… удивительная вещь. В конце концов я вскрыл ее тело и разложил его на полу. Мне было интересно, что у нее в животе. После этого я умылся и насыпал порошок в перчатки, чтобы не оставалось отпечатков. Я оставил все, как было, и пошел по улицам Катании, куда глаза глядели. Я находился в другом измерении. Когда я вернулся, я уже все забыл. Но мной овладел невыразимый страх. Когда я нашел ее, обожженную, изнасилованную, выпотрошенную, я снова потерял сознание. На много недель. А когда я очнулся, во Франции, то у меня уже не осталось никаких воспоминаний.
Он поставил бутылочку на комод. Хадиджа кашлянула; воздух в комнате уже становился спертым. Колокола звонили теперь у нее во лбу, чудовищно резонируя. И в комнате пахло медом.
Все начиналось заново…
Марк зажег фитилек лампы. Пламя было синеватым, неуверенным: ему тоже не хватало кислорода.
— Но эти поступки были лишь подготовкой, — продолжил он. — Мне не хватало методики. Жак указал мне путь. Теперь
Он нагнулся, сунул руку под комод и вытащил миниатюрный баллон со сжатым воздухом, с подключенной дыхательной системой.
— Ты знала, что бывают такие маленькие? — спросил он, выпрямляясь. — Я нашел это в порту. В этом городе можно найти все необходимое.
Марк открыл баллон, закусил для пробы клапан, потом отложил в сторону. Его жесты были уверенными, короткими, точными. Хадидже уже становилось плохо. Надо срочно найти решение. В центре города, в этой комнате она сумеет выпутаться.
Она спросила надтреснутым голосом:
— Зачем ты убил Мишеля?
— Это был хороший легавый. Слишком хороший, на мой взгляд. Он мне не доверял. Он собирался потребовать повторную психиатрическую экспертизу. Он даже связался с итальянской полицией, чтобы получить из архива дело об убийстве Софи. Я не мог позволить ему продолжать, ты понимаешь? Мне надо было продолжить работу. Я отправил письмо по электронной почте. Я симулировал потерю сознания. Я сбежал из клиники, чтобы застать его дома, и взял с собой бруски воска, которые купил заранее. Ничего сверхсложного.
Ее мысли бились о темные углы. Казалось, функции ее мозга угасают одна за другой. Думать! Надо думать. И выиграть время.
— Но прошлой ночью, — простонала она, — то… чем мы занимались? Как ты можешь?..
Марк развел руками:
— Но я люблю тебя, Хадиджа. Я полюбил тебя с той съемки, у Венсана. Именно поэтому ты станешь первой. Первой в моей серии. Реверди их тоже любил. Я это знаю. Я понял это во время поездки. Любил радикальной, вечной, очищающей любовью.
Он приближался к ней, выставив перед собой нож. Его лицо, блестевшее от пота, стало мертвенно-бледным, как будто вся кровь сосредоточилась в сжатом кулаке.
— Не бойся… Мы подождем, пока комната не будет готова. И потом, я тебе обещаю, я буду работать очень осторожно.
Хадиджа отпрыгнула в сторону, к кровати. Марк улыбнулся:
— Нет, красавица моя! Ты не должна двигаться. Иначе будет очень, очень больно.
Она отскочила еще на метр. Комната была не слишком большая — может быть, четыре на пять метров, — но в ней хватало места, чтобы поиграть в кошки-мышки. Сознание возвращалось к ней. И острота реакций тоже. Она пригнулась, сосредоточилась. Она никогда не позволит сделать с собой такое. В лучшем случае она выпутается. В худшем — спровоцирует резню. Она испортит ему весь его ритуал, она поступит с ним так же, как он поступил со своим учителем.
— Успокойся, Хадиджа, успокойся…
Он расставил руки, преграждая ей путь. Она, прижавшись спиной к стене, двигалась вбок, к двери.
— Ты не права, Хадиджа. Если ты будешь продолжать в том же духе, твоя смерть лишится всякого достоинства. Я выпущу из тебя кровь, я…
Она схватилась за ручку двери: заперто. Она так и думала. Марк попытался обойти ее со спины: она увернулась. Лезвие скользнуло по двери. Он не успел повернуться, а она уже стояла у балконной двери, но даже не попыталась открыть ее. Она схватила круглый одноногий столик, стоявший у кровати, и разбила стекло.