Черная линия
Шрифт:
— Это не я. Кто-то другой.
— Кто?
Нет ответа.
— Кто еще мог совершить это преступление?
Реверди по-прежнему сидел уставившись в одну точку, но его тело, казалось, оживало. Словно реагируя на какое-то раздражение. В углу кадра мелькнули два санитара. Два великана, готовые к броску, — напряжение нарастало.
Ныряльщик повторял тягучим голосом:
— … другой… Кто-то другой…
— Кто-то другой… внутри вас?
— Нет. В комнате.
— В комнате? Вы хотите сказать… в
Врач повысил голос. Наконец Марк понял, чем волновал его этот тембр: голос принадлежал женщине.
Черная линия
— Хижина была заперта изнутри, Жак. С вами никого не было.
— Чистота. Это была чистота.
— Какая чистота? О чем вы говорите?
Он внезапно поднял руки. Лязгнули наручники. Казалось, вены на руках вот-вот прорвут кожу.
— Жак?
Психиатр заговорила еще громче, ее голос дрожал:
— Кто, Жак? Кто с вами был?
Ответа нет. Лязганье наручников.
— Когда вас нашли, вы были там один.
Никакой реакции.
— Один в хижине. С женщиной, изрезанной ножом.
Никакой реакции.
— Зачем вы это сделали, Жак?
— Прячься.
Он произнес этот приказ шепотом, по-французски. Еле слышно.
— Что? — переспросила психиатр по-английски. — Что вы сказали?
Реверди вытянул шею. Вены на горле набухли и стали похожи на корни, выпирающие из земли. Губы приоткрылись. Из них вырвался детский, перепуганный голос:
— Прячься. Прячься быстрее!
— Жак, о чем вы говорите? Кто должен прятаться?
Женщина поняла французскую фразу. Ныряльщик еще больше выгнулся в кресле. Он выпятил подбородок и уставился на врача, но так, как смотрит пьяный, уже ничего не различающий перед собой.
— Прячься быстрее: папа идет!
Врач склонилась над столом. В кадре появилась ее рука: она что-то записывала в блокнот. Ее лицо было смазано. Другой рукой она сделала специальный знак санитарам: стойте рядом, может понадобиться укол.
Она продолжила по-французски, с сильным акцентом:
— Жак, что вы говорите? Объясните!
Вместо ответа Жак Реверди закрыл глаза. Опустил занавес над сценой, где разыгрывалась его душевная драма.
— Жак?
Никакого ответа. Его лицо вытянулось, исказилось, побледнело. Глаза превратились в черные дыры. Губы вытянулись в ниточку.
Психиатр отбросила блокнот и устремилась к нему. Она положила два пальца на горло Реверди и что-то закричала по-малайски. Боевая тревога в комнате. Один санитар подбежал с дыхательной маской, другой со шприцем. Марк ничего не понимал.
В этот момент женщина, одетая в тудунг, обхватила голову Реверди и закричала по-французски:
— Дышите, Жак! ДЫШИТЕ!
Санитар пробежал перед объективом, толкнул камеру — все исчезло.
Черный экран.
Марк остановил видеомагнитофон, потом нажал кнопку перемотки. Он весь
Особенное впечатление на него произвели последние секунды. Задержка дыхания. Реверди находил убежище в задержке дыхания. Это было убежище, панцирь, защищавший его от внешнего мира.
И более того. Задерживая дыхание, Реверди защищался не только от внешнего мира, но и от самого себя. От своих внутренних голосов. Захлестнутый каким-то воспоминанием или какой-то галлюцинацией, он прекратил дышать. «Прячься быстрее: папа идет!» Что это означало?
Марк сел на кровать и задумался. Отец — зияющая пустота в судьбе Реверди. Он родился от неизвестного отца, ни в одной биографии никогда ни словом не упоминалось ни о каком отце. Однако убийца произнес эту необъяснимую фразу, произнес ее голосом маленького мальчика: «Прячься быстрее: папа идет!» Как будто он внезапно заново пережил какие-то хорошо ему знакомые ощущения…
Марк посмотрел на часы: восемь утра. Значит, в Париже час ночи. Он нашел в своей электронной записной книжке телефон архивиста из «Сыщика». Жером не спал.
— Ты на часы смотрел? — пробормотал он.
— Я в поездке.
— Где?
— Малайзия.
Жером захихикал;
— Реверди?
— Если скажешь Вергенсу, я…
— Никому ничего не скажу.
Он не врал. Погрязший в своих архивах, Жером открывал рот, только если к нему обращались. Марк постарался придать своему тону как можно большую мягкость:
— Я тут подумал… Можешь кое-что для меня проверить?
— Говори.
— Я хочу, чтобы ты поискал в досье на Реверди: он действительно родился от неизвестного отца?
— Да. Известно только имя матери. Моник Реверди.
Ни малейшего колебания. Память Жерома стоила любых компьютеров. Марк продолжал:
— Можешь связаться с Управлением по санитарным и социальным вопросам, чтобы выяснить, кто его отец?
— Для нас ни за что не откроют дело.
— Даже с помощью твоих знакомых?
— Попробую.
— А можно узнать, не обращался ли сам Реверди с запросом, чтобы установить имя своего отца?
Жером снова засмеялся:
— Я сам об этом подумал.
— Когда получишь информацию, скинь мне по мейлу.
Марк поблагодарил и положил трубку. В этот момент тошнота снова дала о себе знать. Он существовал вне времени, его организм путешествовал в обратном направлении, от этой бессонной ночи к той, которая сейчас была во Франции. Муки усугублялись голодом. Надо было бы срочно поесть или свалиться в постель, но в его ушах по-прежнему звучал голосок перепуганного ребенка. Он увидел окаменевшее лицо, напряженные вены на горле. Ему захотелось выпить кофе.