Черная маркиза
Шрифт:
И он сам, Дидье Бланшар, должен был с позором оставить родную деревню по навету, который сам же на себя возвёл — для того, чтобы вернуться сюда через много лет совершенно другим человеком… пиратом и капитаном… вернуться за своей сестрой.
Всё было справедливо.
Всё было предопределено.
Круг замкнулся.
«Но мы жаждем, чтобы на Страшном Суде нас судили не справедливо, а милосердно»…
Буквы, чётко выбитые на надгробии, — имя матери, — вдруг расплылись у Дидье перед глазами, и он досадливо
Останься он здесь, он никогда не увидел бы огромный, волшебный, сияющий и прекрасный Божий мир.
Никогда не узнал бы Тиш и Жаклин.
Не зачал бы дочь.
И не встретил бы Грира и Морана.
Нежданное тепло, похожее на тепло вчерашнего костра, разлилось у него в сердце, когда он вспомнил о том, как запер этих двух волков в своей каюте.
— Надеюсь, они не разнесут мою несчастную берлогу вдрызг, mon chien sale! — пробормотал Дидье вслух, улыбаясь во весь рот и невольно оглядываясь туда, где мирно покачивались в фарватере реки «Разящий» и «Маркиза».
Mon hostie de sandessein, ему ведь ещё предстояло выпустить Морана и Грира из каюты!
Пресвятая Дева, и куда же ему потом бежать? Отсиживаться на нок-рее, пока те не остынут?
Решив, что подумает об этом попозже, Дидье наклонился и порывисто подобрал с надгробия несколько пурпурных лилий. И, осенив себя крестным знамением, повернулся туда, откуда, как ему казалось, на него кто-то упорно смотрел.
К могиле Инес Бланшар, жены своего брата.
— И ты прости меня, Инес, — выдохнул он, роняя цветы на надгробие, которое оказалось совсем рядом. — Прости меня, и я прощу.
Он запнулся.
Эта полубезумная от страсти женщина-девочка, которую он сперва боялся, потом ненавидел, а потом старался не вспоминать, встала перед ним, как наяву. Такой, какой она была в ту ночь, перевернувшую всю его жизнь — с залитым слезами отчаянным лицом, с растрёпанными, чёрными, как смоль, волосами, в разодранной ею самой сорочке, бесстыдно обнажавшей грудь.
Он был слишком мал тогда, чтобы понять, как надо поступить.
И поплатился за это.
Что ж…
Всё было немилосердно… но справедливо.
Лилии каплями крови сверкали на сером граните.
Дидье снова перекрестился и снова почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
Он рывком обернулся — перед ним стояла Мадлен.
Его сестрёнка.
Уже не в уродливом чёрном балахоне, который напялила на неё Адель, а в мужских штанах и рубахе, босая. Светлые её кудри короткими завитками топорщились вокруг круглого серьёзного личика.
— Ты что сделала?! — ошалело простонал Дидье, указывая пальцем на эти кудряшки.
— Обрезала свои дурацкие патлы, а что? — Мадлен беззаботно пожала плечами и залихватски присвистнула. — Я же теперь пират, а не девчонка!
Дидье в отчаянии закатил глаза, подавив, впрочем, невольную улыбку. Что за егоза!
—
Он машинально заправил ей за ухо растрёпанные кудряшки, живо представив себе, каких верёвок она навьёт из беззащитных Марка с Лукасом, и опять чуть не прыснул.
Мадлен горячо закивала, хватая его за пальцы и нетерпеливо их сжимая:
— Я поняла, поняла! Я буду твоим матросом и должна тебя слушаться! Тебя и того страшного капитана… — Она указала подбородком в сторону «Разящего». — Но пожалуйста, пожалуйста, сейчас ты послушай меня, Дидье!
Что такое?
Дидье нахмурился:
— Чего ты хочешь, малышка? — тревожно спросил он, всё так же не отрывая взгляда от её глаз, в которых вдруг блеснули слёзы.
— Франсуа… — всхлипнула Мадлен, и губы её задрожали. — Мы не можем его здесь оставить! Он погибнет! Я знаю, знаю, что он был жесток с тобой… что он избил тебя тогда… я всё слышала вчера… но, Дидье… Дидье! На самом деле он горюет, и он… совсем одинокий! У отца была мама… а у него — совсем никого!
Дидье невольно закрыл глаза.
К горлу его опять подкатил тяжёлый горький комок.
Его брат!
Франсуа, всегда казавшийся несокрушимой и бесчувственной гранитной глыбой.
Вчера вечером он понял, что это не так.
— Скажи ему, что я не против… чтобы он был с нами, — хрипло проговорил Дидье, не глядя на Мадлен. — Если он хочет, пусть придёт вместе с тобой в полдень на пристань.
Тонкие руки Мадлен обвились вокруг его шеи.
— Спасибо тебе! — пылко воскликнула она. — Ты самый-пресамый добрый!
— Я злобный и страшный, как бродячий гризли, и ещё я идиот, — пробурчал Дидье, по-прежнему пряча глаза. — Но я… буду рад, если он придёт, palsambleu!
Вымолвив это, он вдруг понял, что сказал чистую правду.
Но сейчас ему предстояло вернуться на «Маркизу» и встретиться лицом к лицу с Мораном и Гриром.
И немедленно.
Потому что каждый миг зловещей песчинкой утяжелял чашу его преступленья.
Ведь никто в целом свете не посмел бы посадить под замок Эдварда Грира.
Разве что монашки в католической школе…
Представив это, Дидье наконец захохотал.
Добрый католик никак не должен был уходить прочь от святой церкви, не исповедавшись и не причастившись, но… получалось так, что гнева Эдварда Грира Дидье Бланшар боялся куда больше гнева Господня.
Он горячо надеялся, что Всевышний будет к нему снисходителен, как всегда. А вот в снисходительности капитана «Разящего» после своей неописуемо наглой проделки он сильно сомневался.