Черная метка
Шрифт:
– Бедняга носил армейские ботинки. Он не мог нажать спусковой крючок пальцем ноги и был застрелен в затылок с близкого расстояния.
– Не понимаю, что происходит с людьми, – со вздохом сказала Полли. – Они только и делают, что лгут и обманывают, а если их сажают, они строчат жалобы и подают в суд. Меня от таких тошнит.
– Меня тоже, – согласилась Клета.
– Не знаете, где доктор Филдинг? – спросила я.
– Не так давно встретила его в коридоре.
Я нашла доктора Филдинга в медицинской
– У меня нехватка углеводов, – сообщил он, постукивая указательным пальцем по раскрытой странице. – Все время повторяю себе, что, если не буду потреблять от пятидесяти пяти до семидесяти процентов углеводов от общего рациона, у меня снизится уровень гликогена. Последнее время ощущаю недостаток энергии.
– Джек! – воскликнула я, закрывая дверь библиотеки. – Мне нужно, чтобы ты был честен со мной, как никогда.
Я пересказала ему разговор с Раффином, и на лице моего заместителя засветилось понимание. Он закрыл журнал. Я села перед ним так, чтобы мы смотрели друг другу в глаза.
– Ходят слухи, что Вагнер хочет избавиться от вас, – сказал доктор Филдинг. – По-моему, это чепуха, но мне жаль, что вы вообще об этом узнали. Чак – идиот.
Синклер Вагнер занимал должность секретаря департамента здравоохранения и социального обеспечения. Только он и губернатор могли назначать или увольнять главного судебно-медицинского эксперта.
– Когда пошли такие слухи? – спросила я.
– Недавно. Пару недель назад.
– По какой причине меня собираются уволить? – продолжала я допрашивать Филдинга.
– Якобы по той, что вы с ним не ладите.
– Это смешно!
– Или он вами недоволен, а следовательно, губернатор тоже.
– Джек, пожалуйста, поконкретнее.
Он заколебался и смущенно поерзал на стуле. Он выглядел виноватым, как будто был в ответе за мои проблемы.
– Ладно. Если начистоту, доктор Скарпетта, говорят, что Вагнер недоволен чатом, который вы ведете в Интернете.
Я наклонилась к нему и положила ладонь на его руку.
– Это не я. Кто-то другой выступает от моего имени, – заверила я.
Он удивленно посмотрел на меня.
– Вы шутите?
– О нет, здесь нет ничего смешного.
– Господи Иисусе! – воскликнул он с отвращением. – Иногда мне кажется, что Интернет – это самое худшее, что могло с нами произойти.
– Джек, почему вы не спросили меня? Если думали, что я занимаюсь чем-то неуместным... Я хочу сказать, неужели я умудрилась так отгородиться от людей, что никто больше не хочет со мной делиться?
– Дело не в этом, – ответил Филдинг. – Это не отстраненность или безразличие. Наоборот, мы относимся к вам так хорошо, что, по-моему, стали чересчур оберегать вас.
– Оберегать
– Каждый имеет право переживать в одиночестве, – спокойно проговорил он. – Никто не ждал, что вы сразу же включитесь в работу. Я бы не смог этого сделать, точно. Мне едва удалось прийти в себя после развода.
– Я не переживаю в одиночестве, Джек. И я полностью включилась в работу. Это мое личное горе и ничего более.
Он долго смотрел мне в глаза, выдерживая паузу и не веря тому, что я сказала.
– Если бы все было так просто, – наконец произнес он.
– Я никогда не говорила, что это просто. Иногда утром мне приходится заставлять себя встать с постели. Но я не могу позволить, чтобы личные проблемы служили помехой работе.
– Честно говоря, я не представлял, что делать, и поэтому чувствовал себя отвратительно, – признался доктор Филдинг. – Не понимал, как помочь вам пережить его смерть. Знал, как вы его любили. Несколько раз хотел пригласить вас на ужин, но, как известно, у меня собственные проблемы. Поэтому полагал, что вряд ли сумею чем-то помочь, кроме как взять на себя как можно больше вашей рабочей нагрузки.
– Вы отвечали на звонки, когда родственники хотели говорить со мной? – спросила я откровенно.
– Это нетрудно, – заметил Филдинг, – это самое меньшее, что я мог для вас сделать.
– Боже мой, – простонала я, обхватив голову руками. – Не могу поверить.
– Я просто хотел...
– Джек, меня всегда можно найти на работе за исключением тех дней, когда я даю показания в суде. Почему мои звонки перенаправлялись вам? Меня никто не ставил в известность.
Теперь смутился Филдинг.
– Разве вы не понимаете, как бы глупо я выглядела, отказываясь отвечать на вопросы опечаленных, скорбящих родственников?
– Я просто думал, что...
– Это какой-то бред! – воскликнула я, начиная злиться. – Если бы вела себя подобным образом, я была бы недостойна своего места. Мне следовало бы уволиться! Как я могу не сопереживать потерям других людей? Как могу не чувствовать их горе, не выслушать вопросы, стараясь облегчить боль, и не сделать все возможное, чтобы отправить на электрический стул ублюдка, по вине которого они страдают?
Я готова была заплакать. Голос дрожал.
– Черт возьми, по-моему, нам надо вернуть публичные повешения.
Филдинг оглянулся на закрытую дверь, словно боялся, что меня могут услышать. Я глубоко вздохнула и начала понемногу успокаиваться.
– Как давно это продолжается? – спросила я. – Сколько раз вы отвечали на мои звонки?
– Последнее время их было много, – неохотно признался он.
– Много – это сколько?
– Возможно, в каждом втором законченном деле за последние два месяца.