Черная моль (Черный мотылек) др.перевод

Хейер Джорджетт

Джек наблюдал за бесплодными попытками Джорджа и на губах его возникло подобие улыбки.

— Дженни! — тихо окликнул он.

О’Хара, нахмурившись, резко обернулся к нему. Ведь Джек совершенно бессознательно заговорил собственным голосом, и этот голос показался Майлзу отдаленно знакомым.

Дженни выдернула уздечку из рук вспотевшего кучера и бросилась к пленнику.

— Вы не освободите мне хотя бы одну руку… сэр? — спросил он. — Может, я сумею ее укротить.

Майлз безмолвно отпустил его, и Джек ухватил кобылу под уздцы, бормоча нечто нечленораздельно ласковое тут же присмиревшей кобыле.

О’Хара

наблюдал, как холеная породистая рука нежно потрепала гриву лошади, и снова нахмурился. Нет, на обычного разбойника этот человек явно не похож.

— А теперь садись на нее, слышишь? — бросил Джек кучеру и, ухватившись за поводья, придержал лошадь. Джордж повиновался. Похлопав кобылу по шее, задержанный обернулся к Майлзу. — Теперь она пойдет, сэр.

О’Хара кивнул.

— Славно ты ее выучил. Давай, полезай в карету!

Джек повиновался, через пару минут Майлз последовал за ним. Карета тронулась. Какое-то время в ней царило молчание. Карстерс старался держать себя в руках. Мысль о том, что путешествие скоро закончится и что после этого он уже больше никогда не увидит своего друга, казалась совершенно невыносимой. Его так и подмывало сжать эту крепкую руку в своей…

Майлз обернулся и стал вглядываться в темноте в лицо, прикрытое маской.

— Вы джентльмен? — спросил он без обиняков.

Но Джек был готов к этому вопросу.

— Я, сэр? Господи, ясное дело, нет, сэр!

— Я вам не верю! Не забывайте, я успел разглядеть ваши руки.

— Руки, сэр? — продолжал изображать непонимание Карстерс.

— Вы что ж, считаете, я настолько глуп, чтоб поверить в весь этот маскарад после того, как видел ваши белые руки?

— Что-то я никак не пойму вас, сэр…

— Ладно, будет придуриваться! Поймешь — не сегодня, так завтра!

— Завтра, сэр?

— Конечно. Так что уж лучше сказать мне все прямо сейчас. Я вовсе не такой простак, каким кажусь на вид, и умею отличить джентльмена, пусть даже он и огрызается на меня, как ты сейчас! — хихикнул он. — И еще у меня странное чувство, что я тебя знаю. Появилось, как только ты заговорил с кобылой. Не хотелось бы отправлять друга на виселицу.

Как хорошо был знаком Джеку этот мягкий убедительный голос. Руки его сжались в кулаки и он поспешил ответить:

— Не думаю, чтоб мы когда-то встречались, сэр.

— Может и так. Ладно, завтра посмотрим.

— Но почему завтра, сэр? — с тревогой спросил Карстерс.

— Да потому, что именно завтра тебе предоставится честь предстать передо мной, мой друг.

— Предстать… перед вами, сэр?

— А как же! Ведь я, с позволения сказать, мировой судья!

Тут настала долгая пауза, а затем, наконец, юмористический оборот, который приняла вся эта история, дошел до Джека, и плечи его затряслись в беззвучном смехе. Нет, это уже слишком! Его, графа Уинчема, будет официально допрашивать близкий друг, мистер Майлз О’Хара, мировой судья!..

— Чего это тебя так разобрало, а, друг? Что тут смешного? — спросил удивленный О’Хара.

— О, Господи!.. — только и простонал Джек со смехом и забился в угол кареты.

Глава 9

НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ЛЕДИ О’ХАРА

Утром леди О’Хара сочла,

что ее большой, обычно несколько флегматичный муж как-то необычно молчалив за завтраком. Она не столь долго пробыла замужем, чтоб смириться с тем, что ее игнорируют — неважно, в какое время дня; однако в то же время она пробыла замужем достаточно долго, чтоб знать, что прежде, чем пойти на него в атаку, следует удовлетворить его разыгравшийся аппетит. А потому она, подав Майлзу кофе и яйца, с удовлетворенным и даже несколько материнским видом созерцала, как он поглощает холодное говяжье филе. Леди О’Хара была миловидной, по-птичьи хрупкой молоденькой дамочкой с большими глазами и шелковистыми каштановыми кудряшками, спадавшими из-под скромного, но, тем не менее, очень идущего ей чепчика. Росту без каблуков в ней было ровно пять футов, а потому ее крупный муж иногда называл ее Карлицей. Несмотря на ласковый и игривый тон, которым обычно произносилось это прозвище, восторга у леди О’Хара оно не вызывало.

Решив, что трапеза подошла к концу, она, уперев маленькие локотки в стол и опустив подбородок на сложенные ручки, устремила на мужа по-кошачьи пытливый взгляд круглых глаз.

— Майлз!

О’Хара откинулся в кресле, и при виде ее свежего хорошенького личика морщины у него разгладились и он улыбнулся.

— Да, звездочка моя?

В ответ ему укоризненно погрозили пальчиком, а пухлые красные губки сложились в очаровательную гримаску.

— Ну же, Майлз, сознавайся, сегодня утром ты вел себя совершенно отвратительно! Я дважды заговаривала с тобой, а ты даже не потрудился ответить… нет, погоди, дай мне закончить! А один раз рявкнул на меня, прямо как какой-то грубый медведь! Да, сэр, рявкнул!

— Ну, а разве теперь я груб с тобой, Молли? Жестоко так думать о своем муженьке, моя птичка! Нет, честно, ты просто расстраиваешь меня своими упреками, дорогая.

Леди О’Хара встала и робко приблизилась к нему.

— Это правда, Майлз?

Он обнял ее и усадил себе на колени.

— Ну, конечно, Молли!

— Так и быть, Майлз, прощаю. Однако скажи, с чего это ты был такой хмурый и озабоченный, а? — промурлыкала она и положила ему руку на плечо.

Он с улыбкой поднял на нее глаза.

— До чего же ты любопытна, киска моя!

Красные губки снова надулись.

— И не стоит дуть свои хорошенькие губки и делать вид, будто ты не хочешь поцеловать своего муженька, — добавил он и сопроводил слова действием.

— Ах, конечно, хочу! — воскликнула она и ответила на поцелуй со всей пылкостью. — Ну же, Майлз, ну, говори!

— Хочешь вытянуть из меня всю историю, а, маленькая шалунья?

— Естественно, хочу! — кивнула она.

Он приложил палец к ее губам и напустил на себя притворно строгий вид.

— А вы не будете перебивать меня, а, леди?

Ни на секунду не смутившись, она игриво укусила его за палец, потом оттолкнула и, сложив ручки на коленях, возвела взор к небесам.

Подмигнув жене, ирландец продолжил:

— Что ж, девочка, тебе, должно быть, известно, что вчера вечером я находился у Килроев по делу… это, кстати, напомнило мне, Молли, что мы сыграли пару партий в фаро, ну, перед уходом, и мне просто страшно не везло…

Смиренно-лукавая гримаска миледи тут же исчезла.