Черная Орхидея
Шрифт:
Тихуанские легавые походили на вымогателей в черных рубашках, говоривших на ломаном английском, но очень хорошо понимающих универсальный язык денег. Остановив на улице нескольких «патрульных», я показал им свой жетон, сунул в руку каждому по доллару и стал задавать вопросы на самом лучшем англо-испанском языке, который я только смог изобразить. Доллары быстро исчезли, в ответ я получил мотание головой и рассказанные на смеси двух языков странные истории, которые казались правдоподобными.
Один рассказал о том, что он видел как «белый громила» в конце января
— Тот священник — мой брат. Он сам себя посвятил в священники. Вайя кон Диос — ступай с Богом. Оставь свои деньги при себе.
Я выехал на дорогу, проходящую вдоль побережья, в восьмидесяти милях от Энсенады. Меня занимал один вопрос: где Ли взял столько денег. Поездка была приятной: справа — поросшие кустарником утесы, за которыми виднелся океан, слева — покрытые густой зеленью холмы и равнины. Машин было немного, зато вдоль дороги растянулся поток пешеходов, идущих на север: целые семьи с чемоданами, испуганные и счастливые одновременно. Испуганные оттого, что не знали, что сулит им этот переход границы, и счастливые потому, что лучше идти туда, чем глотать мексиканскую пыль и стрелять мелочь у туристов.
Когда вечером я подъезжал к Энсенаде, поток пешеходов превратился в настоящую демонстрацию. Длинная вереница людей оккупировала всю половину дороги, ведущую на север. Закинув за спину завернутые в одеяла пожитки, они шли друг за другом. У каждого пятого в руках факел или зажженный фонарь. У матерей на спинах заплечные сумки с маленькими детьми. Завернув за последний холм, находившийся за границей Энсенады, я наконец увидел и сам город — неоновое пятно подо мной. Факелы идущих по дороге пунктиром приближались к нему.
Я въехал в городские пределы и сразу же отметил для себя, что городишко представлял из себя прибрежную версию Тихуаны, обслуживающую туристов более высокого класса. Гринго здесь были более благовоспитанными, улицы свободны от попрошаек, а перед многочисленными питейными заведениями не было зазывал. Очередь из нелегальных эмигрантов тянулась из самых дальних лесных массивов, через Энсинаду и дальше к прибрежной автотрассе, ведущей на границу. В Энсенаде люди делали остановку только с одной целью — заплатить местной полиции за проход по их территории.
Это было самое наглое вымогательство, которое мне приходилось видеть. Полицейские ходили от одного крестьянина к другому, собирая деньги и прикрепляя им на плечи скрепками бирки; легавые в штатском занимались продажей пакетов с вяленой говядиной и сухофруктов, складывая получаемые деньги
Я решил, что, прежде чем общаться с народом Энсинады, надо бы сначала показаться на глаза местным властям. Кроме того, вскоре после своего отъезда из Лос-Анджелеса, Ли был замечен недалеко от границы и именно в компании мексиканских полицейских, поэтому, возможно, поговорив с ними, я мог получить какую-нибудь информацию.
Я проследовал за караваном тихоходов, выпущенных в 30-х, до конца квартала красных фонарей и, переехав улицу, параллельную пляжу, увидел то, что искал полицейский участок. Это была переоборудованная церковь: решетчатые окна, — над религиозными картинами. Выгравированными на фасаде из белого кирпича черными буквами было написано слово «Полиция». На газоне перед зданием стоял прожектор; когда я вышел из машины со своим жетоном и американской улыбкой, он светил мне прямо в лицо.
Прикрывая глаза от света и жара, исходивших от прожектора, я пошел к зданию. Стоявший у входа полицейский загоготал:
— Легавый янки. Техасский рейнджер.
Когда я проходил мимо него, он протянул руку. Я сунул в нее доллар и вошел внутрь.
Внутри участок еще больше напоминал церковь: в вестибюле висели бархатные гобелены, изображавшие Иисуса и его странствия; стоящие там скамейки, где сидели изнывающие от безделья полицейские, были удивительно похожи на те, которые стоят в католических церквях. Стол дежурного представлял из себя толстую деревянную плиту, на которой был изображен распятый Христос, — скорее всего это был бывший церковный алтарь.
При виде меня толстяк-мексиканец, охранявший вход, облизнул губы — он напомнил мне ненасытного педофила.
Я приготовил долларовую бумажку, но не стал ее сразу отдавать.
— Полиция Лос-Анджелеса, необходимо встретиться с начальником.
Мужик потер большой и указательный пальцы, а затем показал на торчащий из моего кармана полицейский жетон. Я достал его вместе с долларовой бумажкой; он провел меня по коридору, украшенному фресками с изображениями Иисуса, до двери с надписью «Капитан Васкес». Оставив меня за дверью, он вошел в кабинет и затараторил по-испански; выйдя, он щелкнул каблуками и отдал честь, хоть и немного запоздало.
— Полицейский Блайкерт, заходите, пожалуйста.
Я удивился тому, что слова были произнесены без акцента; в ответ на приглашение я вошел. Меня встретил высокий мексиканец в сером костюме. Он протянул мне руку — не для взятки, а для приветствия.
Мы пожали друг другу руки. Мужчина сел за большой стол и повернул ко мне табличку, на которой было написано: «Капитан Васкес».
— Чем я могу вам быть полезен?
Я забрал со стола свой жетон и положил на его место фотографию Ли.