Черная скрипка
Шрифт:
Изготовление корпуса инструмента, а главное, резонатора оказалось делом очень непростым. Эбен, или черное дерево, отличается невероятной твердостью и при работе с ним требует значительных усилий и абсолютной точности. Сборка тоже оказалась чрезвычайно трудной, но я был безмерно терпелив и благополучно справился с ней. Наконец, лакирование, а я производил его тщательно и не торопясь, тоже заняло у меня несколько недель.
Но вот спустя еще два месяца я впервые в жизни держал в руках великолепную черную скрипку.
Испробовать ее я решил вечером в грозу.
За
Я взял скрипку и ласково погладил лаковую поверхность. Дерево запело у меня под рукой. И я понял, что держу незаурядный, единственный в своем роде инструмент.
Я схватил смычок и стал играть.
Смычок скользнул по струнам, как оброненное птицей перо по муаровой поверхности воды. Раздался первый звук — то был женский голос. Сопрано.
Трепеща от счастья, я несколько мгновений стоял в полной отрешенности, осознав, что все-таки исполнил свою самую заветную мечту.
Всю ночь я играл на черной скрипке, как не играл ни на каком другом инструменте. Мне чудилось, что я сжимаю в руках тело Карлы.
40
Спустя несколько дней я опять приехал в Венецию. Была зима. Acqua alta[14] затопила город, и на некоторых улочках Светлейшей глубина воды достигала метра. Но горестная эта картина оставила меня безразличным. Я думал только об одном: чтобы Карла поскорей услышала звучание черной скрипки.
Казалось, будто дворец Ференци медленно опускается в воды лагуны. Гондолу мне пришлось причалить к решеткам окна, поскольку набережная была вся под водой. Волны набросали зеленые водоросли на высокие ступени крыльца.
На сей раз дверь открыл мне не лакей, а сам граф Ференци. К моему великому удивлению, щеки у него ввалились, лицо стало желто-воскового цвета, и взгляд был какой-то остекленевший. Выглядел он так, словно на него свалилось безмерное горе.
— Синьор Эразм, — промолвил он, увидев меня, — само небо посылает мне вас. Быть может, вы сможете нам помочь.
— Что случилось? Вы заболели?
Он извлек из кармана носовой платок и промокнул лоб.
— Нет, не я. Я чувствую себя по-прежнему неплохо.
Граф прикрыл ладонью рот и прошептал:
— Речь о Карле.
— О Карле? Что с ней?
— Ах, если бы я знал. Внезапно она заболела. И вот уже десять дней не встает с постели.
— Могу я видеть ее?
Не дожидаясь ответа, я прошел в вестибюль, устремился к лестнице и, перескакивая через три ступеньки, помчался наверх. Распахнул дверь и увидел Карлу, лежащую в постели, бледную, больную. Видно было, что ей плохо. Ступая на цыпочках, я приблизился к ней.
— Что с вами, Карла? — с трудом выдавил я.
Она медленно повернула ко мне голову, и по выражению ее глаз я понял, как она страдает.
— Взгляните, я привез вам обещанную скрипку. Послушайте, как она звучит! Послушайте этот дивный инструмент!
Я
— Ужасное несчастье поразило нас, — сообщил присоединившийся к нам граф. — У дочери, после того как она заболела, не проходит лихорадка, и врачи не могут найти причину болезни. Вот уже больше недели бедная моя девочка пребывает между жизнью и смертью.
Я смотрел на Карлу, на ее печальное лицо.
— А главное, — продолжал граф Ференци, — и это самое ужасное, после того проклятого вечера, когда она заболела, у нее пропал голос!
В голове у меня помутилось, я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног, и мне пришлось, чтобы не упасть, ухватиться за притолоку.
— Что с вами? — встревожился граф.
— Ничего страшного. Небольшая слабость.
Я бросил последний взгляд на лицо Карлы и увидел, что она плачет. Неверным шагом я вышел из комнаты и выбежал из дворца.
III
41
Иоганн долго сидел, не произнося ни слова.
Он выпил рюмку водки, глядя в глаза Эразму, после чего они начали очередную партию в шахматы.
— Ты потом видел ее?
— Нет, ни разу.
— Так, значит, в Венеции ты поселился из-за Карлы Ференци?
— Да. Из-за нее. Но я не сразу переехал в Венецию. Я же тебе рассказывал. Я путешествовал. Из Кремоны поехал в Париж, там делал скрипки, однако главная причина моего бегства — попытка забыть эту историю. Но когда я понял, что забыть мне ее никогда не удастся, я отправился в Венецию. Только было уже поздно. Карла умерла.
Эразм замолчал, и Иоганн понял, что старик-мастер больше ни слова не скажет.
В этот вечер Эразм проиграл партию. Такое случилось впервые.
Но ведь впервые он и рассказывал о себе. Рассказал о себе нечто существенное.
С первыми лучами рассвета, когда партия была закончена, Эразм сказал Иоганну:
— А ты знаешь, что это волшебные шахматы?
— Нет.
— На этой доске и с этими фигурами ты никогда не проиграешь. До тех пор, пока ты им не изменишь. Бери, отныне они твои.
42
Зимние дни еле-еле ползли. Ни Иоганн, ни Эразм больше ни разу не упомянули про Карлу.
В конце декабря Эразм слег от какой-то непонятной болезни. Лихорадка не отпускала его.
В бреду, преодолевая одышку, он повторял имя:
— Карла… Карла… Карла…
Три раза.
Иоганн молча сидел у постели Эразма, и сердце у него сжималось.
На следующий день у Эразма отнялся язык.