Черная стая

Сословская Ольга Игоревна

– - Господин ротмистр!
– - попытался вмешаться Сенин, и Зубов окинул его гневным взглядом.

– - И о вашем, господин поручик, тоже! Вы, как вышестоящий офицер, обязаны были вмешаться.

– - Да подавайте, чего уж, -- в сердцах отозвался Сенин, протискиваясь сквозь толпу смешавших ряды гусар к другу.

Стук копыт возвестил о прибытии генерал-лейтенанта. Давыдов, бывший адъютантом Шевича, воспользовался положением, чтобы ворваться к нему без доклада во время званого обеда для штаб-офицеров. За Шевичем приехал командир эскадрона, полковник Лейвенгауз, в спешке позабывший вытащить салфетку из-под ворота мундира, и полковой

лекарь, присутствовавший на обеде.

– - Разойтись!
– - скомандовал шеф, соскакивая с коня.
– - Господа офицеры, ко мне!

– - Я...
– - начал было Зубов, но Шевич перебил его.

– - Поручик Давыдов доложил мне об обстоятельствах дела. Гусара Онищенко -- в лазарет. Корнета Шемета, поручиков Давыдова и Сенина -- под домашний арест. Сдайте ваши сабли, господа.

– - А меня-то за что?
– - возмутился Давыдов, протягивая саблю полковнику Лейвенгаузу.

– - Суп остыл, Вася, -- окинул его насмешливым взглядом Шевич, -- вот за что. И благодарите бога, что не на гауптвахту.

– - Благодарим, ваше превосходительство, -- ответил за всех Войцех.

– - Третий день уж тут сидим, -- печально заметил Давыдов, откладывая томик "TraitИ des grandes opИrations militaires" Жомини, -- скорей бы уж что-то решилось.

– - Ты, Вася, не переживай, -- ответил Сенин, -- тебя Иван Егорович отечески пожурит за остывший суп, тем и отделаешься. Ценит он тебя, и правильно делает. Вот нас с Шеметом и в крепость суд засадить может.

– - Ты-то чего встрял?-- с горечью заметил Войцех, вынимая изо рта длинный мундштук угасшей трубки.
– - Меня ведь засадить нельзя, Миша. Разжалуют, да вышлют домой, к отцу. А тебе... Эх. Прости, что втянул тебя в это дело.

– - Славное было дело, -- покачал головой Сенин, -- и Зубов -- изрядная скотина.

– - Зубов -- дворянин, хоть и из однодворцев, -- заметил Давыдов, -- а ты его перед нижними чинами дураком выставил, Шемет. Хорошо ли?

– - С высоты моего происхождения, Вася, -- надменно возразил Войцех, -- между Зубовым и Онищенкой разница невелика.

Он отложил трубку на столик возле кресла и неожиданно расхохотался.

– - Потому я предпочитаю считать, что все люди -- братья.

– - Да ты якобинец, друг мой!
– - вскинул бровь Давыдов.
– - С чего ж ты на войну с Бонапартом так рвешься?

– - Братство по-бонапартистски, -- ухмыльнулся Войцех, -- посадить своих родственников на все европейские престолы. Уволь меня от такого братства.

– - За что ж драться-то будешь?
– - спросил Сенин.

– - Пока что не "за что", а "против кого", -- тихо ответил Войцех, -- против тирана, возомнившего, что свободу несут на штыках. А там поглядим, Миша. А там поглядим...

Перед самым Новым Годом их вызвали в полк. Шевич принял молодых офицеров по-домашнему, выговорил за проявленную строптивость, отдельно отчитал Давыдова, которого, как и пророчил Сенин, оставил при себе. Дело, с высочайшего дозволения, оставили без официального производства, но Шемета и Сенина, в назидание другим горячим головам, перевели в армию, в Шестой Гродненский гусарский полк, без обычного в таких случаях повышения.

– - И Онищенку своего забирай, -- сказал Шевич на прощание, -- все одно ему Зубов житья не даст. А он, вишь, денщиком к тебе просится. Одному тебе денщик не положен, да вы вдвоем с Сениным едете. Ну, так и в добрый путь.

В первых числах января

Шемет и Сенин, облаченные в спешно пошитые синие гродненские мундиры, отбыли к новому месту службы, в город Тельши Ковенской губернии.

Выбор

Черные тучи, сгущавшиеся над Российской Империей с начала 1812 года, отбрасывали зловещую тень и на судьбу корнета Шемета.

В Тельши друзья прибыли почти одновременно со своим полком, спешно переведенным сюда из ставшего многим почти родным Торопца Псковской губернии. Едва успев представиться шефу полка, генерал-майору Якову Петровичу Кульневу, во время Шведской войны возглавлявшему легендарный переход конницы по льду Ботанического залива, они с головой окунулись в сложную и непривычную деятельность по расквартированию гусар на постой в близлежащих деревнях.

Местное население на квартирную повинность смотрело мрачно, чему немало способствовали трудности с фуражировкой, которые многие офицеры полка разрешали угрозами применения силы и выдачей неофициальных расписок в получении зерна и сена. Суровые хмурые жемайты, только недавно перешедшие под руку империи, теплых чувств к русскому воинству явно не питали.

Войцех, на долю которого досталось размещение второго взвода восьмого эскадрона в деревне Ольсяды, справился с задачей наилучшим образом. По-жмудски он говорил бойко, на деревенский манер, а его открытая мальчишеская улыбка располагала к себе даже самых ворчливых стариков. Со своими гусарами, в числе которых было множество седоусых ветеранов Шведской и Турецкой войны, Шемету пришлось даже труднее. Но и с ними он вскоре сладил, в чем ему очень помогло доскональное знание службы и, не в последнюю очередь, слух об истории, из-за которой он попал в полк. Как иронически заметил сам Войцех в беседе с Сениным, он и думать не мог, что ему когда-нибудь пригодятся рекомендации Онищенко.

Сами они разместились в светлой и чистой горенке добротного деревянного дома, принадлежавшего пану Гинкуносу, Ольсядскому старосте. Онищенко, браво подкручивая черный ус и сверкая огненным взглядом, произвел большое впечатление на молодую и смазливую старостиху, чем и воспользовался, натащив в горницу пуховых думочек, вышитых красными петухами рушников и прочего скарба, создающего домашний уют.

По зимнему времени учения занимали всего несколько предобеденных часов, и вечера Шемет с Сениным проводили в Тельшах, где в офицерском собрании и в доме городского головы проходило некое подобие светской жизни.

Сослуживцы приняли их настороженно. Петербургский лоск и безукоризненные манеры бывших гвардейцев новые товарищи поначалу сочли признаком излишнего гонору и великосветского чванства. Обсуждалось все, от привычки Войцеха сопровождать свои мысли обилием французских цитат, до пристрастия Сенина к кельнской воде, которой он благоухал ввечеру.

Даже в скромности их обмундирования некоторые недоброжелатели усматривали желание привлечь к себе особое внимание. Синие мундиры новоприбывших, расшитые по последнему регламенту всего лишь шелковым шнуром, в отличие от серебра, за которое по старой традиции держалось большинство офицеров Гродненского полка, отличались безукоризненным кроем и носили на себе несомненный отпечаток столичного шика. Карл Иоганнович, получивший в качестве платы пуговицы и галуны с лейб-гвардейских доломанов и ментиков, расстарался вовсю.