Черная стая
Шрифт:
Войцех попытался повернуться, и боль накатила, горячая и вязкая во вспоротом животе, острая и пульсирующая в рассеченном до кости плече. Дернула простреленное бедро, отдаваясь искрами раздробленной кости. Заныла в застывших от ледяного холода пальцах. Горячим песком забила горло невыносимая жажда.
"Ослеп, -- безучастно и обреченно повторилась мысль, -- ну и черт с ним. Все одно помирать. С такими ранами не живут. Только бы не мучиться долго".
Низкий мужской голос произнес что-то успокаивающее на непонятном языке, смутно напомнившем одновременно латынь и русинский
– - Пить...
– - едва ворочая распухшим языком, прошептал Войцех.
Голос не ответил, рука заботливо поправила нетугую повязку на животе. Темнота не отступала. Боль качалась тихо, ритмично, словно на мягких рессорах.
"Карета, -- вспомнилось, -- черная карета. В Тельшах. И потом у Березины".
Войцех вдруг понял, что показалось ему еще тогда странным. Окна огромного угловатого экипажа были закрыты не занавесками -- плотными ставнями. Темнота перестала быть такой угрожающей, липкое беспокойство неизвестности сменилось гораздо более осмысленным страхом.
"За мной следили. Но кто? И зачем?"
Обдумать ответ он не успел. Колесо налетело на камень, карету тряхнуло, и боль отбросила Войцеха обратно в забытье.
Теперь темнота была теплой и мягкой, щекоча лицо ворсинками плотного плаща, накрывшего Войцеха с головой, словно труп. Боль отступила, но водянистая слабость растворила все члены в склизкую жижицу, не давая ни пошевелиться, ни застонать. Справа тянуло жаром затопленной печи, горьковатым дымом курной избы. Спина покоилась на чем-то твердом и узком, снизу поддувало сквозняком. В тишине слышался только дальний свист ветра да тихое поскрипывание ветвей на морозе, приглушенное, словно за стенами дома.
– - Это твое дело и твой выбор, -- неожиданно произнес по-французски густой баритон, -- тебе он нужен, ты с ним и возись. Или брось. Найдешь другого.
– - Другого найти непросто, -- возразил второй голос, показавшийся Войцеху смутно знакомым, -- его безумие...
– - Мне-то что за дело? Мы и так задержались тут почти на сутки. Некогда возиться.
– - Ты же знаешь, -- в голосе послышалось легкое недовольство, -- я не справлюсь. Даже если он выживет, а это вряд ли, останется калекой. Я могу помочь его телу заживить раны прежде, чем начнется воспаление. Но разорванные кишки сами не заживают. Тут я бессилен. И, к тому же, мне нужен ученик, а не раб. Нет, я не справлюсь. Помоги, и я заплачу.
– - У тебя нет ничего, что могло бы меня заинтересовать, -- с холодной насмешкой ответил первый голос, -- оставим этот разговор. И твоего протеже тоже. Дай ему умереть спокойно. Или убей.
– - Ошибаешься, друг мой, -- голос зазвучал мягко и вкрадчиво, -- мне есть, чем заплатить. Я могу рассказать, почему тебе стоит сделать это бесплатно.
– - Вот как?
– - рассмеялся баритон.
– - Предсказание? Забавно. И что же такого должно случиться, чтобы мне стоило возиться, спасая его жизнь?
– - Когда-нибудь он отплатит тебе тем же. Большего сказать не могу. Я не вижу, когда и как.
– - Значит, ты знаешь, что я соглашусь?
– - смех стал громче и язвительнее.
– -
– - Ну что же, -- ответ последовал после долгой паузы, -- я дам ему шанс.
Плащ заскользил по лицу Войцеха, и в глаза ударил ослепительный свет. Всего лишь тусклый огонек свечи. Шемет так и не разглядел склонившееся над ним лицо.
– - Ну, юноша, -- насмешливо произнес незнакомец, -- сейчас вы узнаете, что такое боль.
Одним движением он сорвал повязку с живота Войцеха, и безумный огненный вихрь затопил сознание.
Дни и ночи слились в бесконечную тьму кошмарных сновидений и мучительных пробуждений.
Во сне он бродил по снежным лесам Жемайтии, голод гнал его сквозь бурелом в самую чащобу. Из горячей пасти вырывалось утробное рычание, мохнатые лапы с длинными когтями рвали кору деревьев. Он валился с ног от усталости, мечтая только о том, чтобы заснуть под заснеженными корнями могучего дуба, где в глубокой яме пахло прелой листвой и грибницей. Но голод не давал покоя, вел по следу кабана, оленя или зайца, и только восхитительный вкус свежей крови, заполняющей пасть, струящейся между острыми клыками, наполнял его недолгим блаженством.
В полудреме мысли путались. Легкое покачивание кареты, тихий голос во тьме, бормочущий ласковые покойные слова на чужом наречии, голос мужицкий, грубый, надтреснутый, ветер да скрип ветвей, стук колес, конское ржание -- только звуки. Глаза завязаны, руки, слабые как у столетнего старика, примотаны к телу тяжелым шерстяным одеялом. Жажда и голод. И боль, пульсирующая в такт конскому топоту, слабеющая понемногу, но не отпускающая никогда.
"Верил бы в ад, решил бы, что помер", -- подумалось Войцеху.
Но хуже всего были остановки. Сильные руки выносили его из кареты, укладывали на лавку в чужой избе, а то и прямо на пол. Глаза накрепко закрывала повязка, но одеяло разматывали, оставляя обнаженное тело беззащитным перед новой волной сумасшедшей, разрывающей внутренности боли. Войцех чувствовал чье-то незримое присутствие рядом, иногда ледяная рука касалась его ран, но ни слова, ни шороха, ни даже дыхания он не слышал.
Сколько времени они провели в пути, Войцех не знал. Но после нескольких остановок боль от тряски в раненом плече утихла. Потом, как-то вдруг, обнаружилось, что уже давно не болит простреленная нога. И, когда спазмы в разрубленном животе сменились легким тянущим нытьем, губ его коснулась долгожданная влага -- всего несколько капель.
А потом колеса застучали по булыжной мостовой, и городской шум, приглушенный, ночной, возвестил о том, что они прибыли на место. Скрежетнули ворота, карета остановилась. Войцеха снова подхватили на руки, внесли наверх по скрипучей деревянной лестнице, словно тюк сгрузили на пол. Помещение наполнилось звуками -- топот расторопных ног, стук металла о дерево, плеск воды. Вскоре его размотали, оставив лишь повязку на глазах, и блаженное тепло горячей воды окутало изможденное тело, когда его погрузили в большую ванну. Уже привычная мужская рука взялась за губку, отмывая от дорожной грязи. Это было восхитительно. Унизительно. Стыдно.