Черная стрела (Пер Репина)

Стивенсон Роберт Луис

— Вы слишком доверчивы, мой мальчик, — сказал рыцарь, — но на этот раз ваше доверие не будет обмануто. Я встречу вас на рассвете у Креста святой Невесты. Ну, молодцы, за мною!

Незнакомцы исчезли с несколько подозрительной быстротой. Пока обитатели зеленого леса занялись привычным делом — грабежом покойников, Дик еще раз обошел садовую стену, чтобы рассмотреть переднюю часть дома. В маленьком окошечке наверху крыши он увидел какой-то свет; так как этот свет был наверное виден из задних окон городского дома сэра Даниэля, то он не сомневался, что это и был сигнал, которого

боялся Хокслей, и что на сцене скоро появятся солдаты Тонсталльского рыцаря.

Он приложил ухо к земле, и ему послышался нестройный глухой звук со стороны города. Он бросился поспешно к берегу. Но работа была уже окончена, последний труп был обезоружен и обобран догола, и четверо молодцов уже несли его к морю, чтобы кинуть в воду.

Через несколько минут, когда из ближайших переулков Шорби показалось до сорока всадников, поспешно снарядившихся и мчавшихся галопом, все было безмолвно и пустынно вокруг маленького дома на морском берегу.

Между тем Дик со своими воинами вернулся в питейный дом «Коза и Волынка», чтобы урвать несколько часов сна до утреннего свидания.

ГЛАВА III

Крест святой Невесты

Крест святой Невесты стоял недалеко от Шорби, у опушки Тонсталльского леса. Тут перекрещивались две дороги: одна шла из Холивуда, через лес, другая — дорога из Райзингэма, по которой, как мы видели, бежали остатки Ланкастерской армии. В этом месте дороги сходились и спускались вместе по холму к Шорби. Несколько дальше от места их соединения вершину небольшого холма венчал старинный крест, сильно пострадавший от непогоды.

Сюда и явился Дик около семи часов утра. Было холодно по-прежнему; земля вся посерела и отливала серебром от инея; день занялся на востоке зарей пурпурного и оранжевого цвета.

Дик сел на нижнюю ступеньку у креста, хорошенько закутался в свой длинный плащ и внимательно огляделся по сторонам. Ему пришлось недолго ждать. По дороге из Холивуда показался джентльмен в богатых, блестящих латах, на которые была наброшена верхняя одежда из драгоценнейших мехов, верхом на великолепном ратном коне. В двадцати ярдах за ним следовала группа всадников, вооруженных копьями; они остановились недалеко от места назначенного свидания, джентльмен в меховой одежде поехал дальше один.

Из-под поднятого забрала видно было лицо с властным, величественным выражением, соответствовавшим богатству одежды и вооружения незнакомца. Дик встал своего места с некоторым смущением и спустился по холму навстречу своему пленнику.

— Благодарю вас, милорд, за аккуратность, — сказал он с низким неловким поклоном. — Не угодно ли вашей милости сойти на землю?

— Вы здесь одни, молодой человек? — спросил лорд.

— Я не так прост, — ответил Дик, — и должен сказать откровенно, ваша милость, что леса по обе стороны этого креста полны моими честными молодцами с оружием наготове.

— Умно вы поступили, — сказал лорд. — Это мне нравится тем более, что в прошлую ночь вы дрались очертя голову, скорее как дикий безумец-сарацин, чем христианский рыцарь. Но мне не пристало жаловаться, так как

я был побежден.

— Вы были побеждены, потому что упали, милорд, — возразил Дик, — если бы не помогли волны, то мне пришлось бы плохо. Вам угодно было отметить меня знаками кинжала, которые и теперь на моем теле. В конце концов, милорд, мне думается, что все опасности, так же, как и все выгоды этой маленькой стычки на берегу, выпали на мою долю.

— Я вижу, вы достаточно проницательны, чтобы этим воспользоваться, — заметил незнакомец.

— Нет, милорд, — ответил Дик, — я не думаю извлекать из этого выгод. Но когда при свете дня я вижу, какой храбрый рыцарь сдался — не мне, а судьбе, темноте и приливу, как легко бой мог принять совсем другой оборот для такого неопытного и неотесанного воина, как я, — то вы, милорд, не должны находить странным, что я смущен выпавшей на мою долю победой.

— Вы хорошо говорите, — сказал незнакомец. — Ваше имя?

— Мое имя, если вам угодно знать его, — Шельтон, — ответил Дик.

— Меня зовут лорд Фоксгэм, — сказал незнакомец.

— Значит, милорд, вы, с вашего позволения, опекун самой милой девушки в Англии, — ответил Дик, — и не может быть никакого разговора об условиях выкупа — как вашего, так и тех, кто был с вами на берегу. Прошу вас, милорд, окажите мне вашу милость и благосклонность, отдайте мне руку моей возлюбленной, Джоанны Седлей, и примите со своей стороны свободу свою, свободу своих слуг и (если желаете) мою благодарность и службу до смерти.

— Но разве сэр Даниэль — не ваш опекун? Мне казалось, что так говорили о сыне Гарри Шельтона, — сказал лорд Фоксгэм.

— Не угодно ли вам сойти с лошади, милорд? Я рассказал бы вам откровенно, кто я, каково мое положение, и отчего я решаюсь на такую смелую просьбу. Умоляю вас, милорд, присядьте на эти ступеньки, выслушайте меня до конца и судите меня милостиво.

Говоря это, Дик протянул лорду Фоксгэму руку, чтобы помочь ему сойти с лошади, привел его к кресту, усадил на то место, где прежде сидел сам, и, стоя почтительно перед своим благородным пленником, рассказал ему всю свою историю до событий вчерашнего вечера включительно.

Лорд Фоксгэм внимательно слушал его.

— Мастер Шельтон, — сказал он, когда Дик окончил свой рассказ, — вы самый счастливый и в то же время несчастный молодой джентльмен на свете; но счастье, которое у вас было, вы вполне заслужили, а несчастье не заслужено вами ни в коем случае. Ободритесь, потому что вы приобрели друга, который может оказать вам услугу и имеет власть на это. Что касается вас, то хотя человеку вашего происхождения и не годится водиться с шайкой лесных бродяг, я должен признать, что вы и храбры и честны, очень опасны в бою, очень любезны в мирное время; юноша с превосходными наклонностями и отважного вида. Что касается ваших поместий, вы не увидите их, пока мир снова не перевернется; пока Ланкастер одерживает верх, сэр Даниэль будет владеть ими. Относительно благородной девицы, которую я опекаю, дело иное; я еще раньше обещал ее руку одному джентльмену, родственнику нашего дома, некоему Гэмлею; обещание дано давно…