Черная свеча
Шрифт:
Сидевший рядышком Соломон Маркович подпевал не омрачённым тоской расставания фальцетом, уложив своё мелкое глазастое лицо в хрупкие ладони научного работника. Получалось не очень стройно, зато трогательно.
Чуть поодаль, через пролом в завалинке, в начищенных прохорях, с платочками, по-блатному — марочками, повязанными на грязные шеи, сидело ещё человек шесть из особо приближённых воров, с одинаково задумчивыми улыбками изысканных ценителей пения.
«Со стороны глянешь — путевые люди», — подумал Упоров
После того, как была исполнена, опять-таки дуэтом, песня про замерзающего в степи ямщика, Никанор Евстафьевич отложил балалайку, а Соломон Маркович притворно смахнул набежавшую слезу и высморкался.
Дьяк толкнул профессора в бок локтем, сказал так же певуче, будто продолжая концерт:
— Нам бы ишо годиков с десяток попеть, и на сцену можно. А, Соломончик?! Ты свои-то, жидовские песни, знаешь?
— Знаю, — кивнул вполне серьёзно Голос, тут же запел, вскинув вверх остренький подбородок:
По Дону гуляетКазак молодой!— До чего же прекрасная песенка, — очаровался Дьяк. — Нынче, как на Золотинку погонят, всем этапом петь будем. Слышите вы, святые лодыри? Хоть бы слова записали.
Он весело вздохнул, обратился к Упорову с вопросом:
— Ты-то как соображаешь, Вадим: погонят нас с тобой на Золотинку нынче?
Вопрос поймал зэка за другими мыслями, он как раз думал о направляющемся к ним странном типе в кальсонах и телогрейке, наброшенной на голое тело.
— Я у Губаря не служу, — ответил сухо Упоров.
— Так уж и не служишь? — недобро ухмыльнулся Дьяк. — Все мы под ем ходим, на то он и Хозяин…
Продолжить он не успел, ибо тот, в кальсонах, наклонился и что-то прошептал в ухо. Никанор Евстафьевич укоризненно покачал головой, после чего посмотрел с огорчением на Жорку-Звезду:
— Слышь, Георгий? Хохотунчик в тридцатом фраера пырнул. Недосовсем резал. Пугал, поди, дурачок. Хипиша нам в дорожку не хватало. Сходи уладь. Я б и сам…
— Будет вам, Евстафьич, по пустякам-то волноваться. А ты, Харитон, не мог с народом поговорить?! Или очко жмёт?!
— Иди! — уже не просил Дьяк, тронув струну балалайки. — Теперь у них сама злоба зашлась: остудить не успеешь.
Вор растёр на ладони травку, понюхал каждой в отдельности ноздрей, как нюхают анашу наркоманы. Он уже забыл про драку в тридцатом бараке.
Двое старшин провели по главной дороге трех зэков. У одного — крашеные губы, радостная походка заигравшейся девочки.
— Фроська! — окликнул его питерский вор-похабон по кличке Трумэн. — Куда тебя, стерву, несёт?!
— Шо вы, не зрячий, гражданин Трумэн? Нас не несут, нас сопровождают в Бурчик. На посиделки. Ясно, голубчик?
— Я те дам «голубчик»! Пидор крашеный!
— Ох! Ох! — пуще прежнего
— Какие топкие чувства! — рассыпался смешком Миша Беленький. — Невеста, что ли?
— Пошёл ты, людоед, подальше!
Никанор Евстафьевич посмотрел на Трумэна так, словно он стоял на другом конце другой зоны, и сказал:
— Животное, сам же поговорить с Фроськой хотел. Таперича людей оскорбляешь. Животное…
— Он первый начал!
— Отойди от солнца…
И когда Трумэн повиновался, Никанор Евстафьевич блаженно прикрыл глаза.
Минут через пять раздался сигнал сбора. Пузатенький старшина колотил ломом по рельсу, подвешенному на куске измочаленного троса. Следом коротко взвизгнула сирена, да так и умолкла…
Дьяк прислонил балалайку к стене, позевывая, сказал:
— Беда, как время бежит. И чо они там за нас решили, интересно? Пошли, Вадим. Лысый-то, слыхал, в хорошее место устроился. Помогли, чем могли. Порядочному человеку почему не помочь?! Ишь ты! — Никанор Евстафьевич указал на ровный строй солдат. — Конвой-то бравенький, но все — недоростки. Жорка, откуда такие взялись, не знаешь?
— Вологодские, говорят.
— Ого! С ими не договоришься. Злючий там народ, от пьяниц рождается.
— Смирно! — дежурный вытянулся в струнку и, чеканя шаг, пошёл навстречу группе офицеров. Губарь остановил его спокойным кивком головы:
— Вольно, капитан! Приступайте к работе. И так полдня потеряли. У кого списки?
— Старшина Подлипов!
Подлипов выскочил из строя старшин, стоящего перед вологодским конвоем, прижимая локтем картонную папку, подбежал к начальнику колонии:
— Разрешите начинать, товарищ полковник?
— Минуточку, — подполковник Оскоцкий, назначенный начальником лагеря «Золотинка», говорил, конкретно ни к кому не обращаясь. — Мои люди проведут обыск на плацу: есть необходимость.
И резко повернувшись, крикнул:
— Сивцов — наряд!
Шестеро невзрачных, неуловимо похожих солдат шагнули из замершего строя и построились за спиной старшины Сивцова. Все кряжистые, сросшиеся с взятыми наизготовку автоматами.
— Начинайте! — скомандовал Губарь.
Подлипов, слегка отклонившись назад, выкрикнул:
— Селиверстов Иван Савельич!
— Канай, Соха! — раздалось из строя зэков. — Погрей нары.
— Отставить разговоры!
— Руки — за голову! — негромко приказал Сивцов.
Мягкими, кошачьими движениями сильных ладоней ощупал долговязого зэка с головы до ног. На правом сапоге рука замерла и тотчас извлекла из-за голенища нож.
— На войну собрался? Иди в строй!
Ближний автоматчик держал ствол в метре от живота зэка, держа на спуске палец. Подошёл ещё один старшина, начал помогать Сивцову.