Черная женщина

Греч Николай Иванович

– После этого, - вскричал Хвалынский, - не верь ворожеям!

– Вздор!
– подхватил Вышатин.
– Я ничему этому не верю и опять обращаюсь к вам, почтеннейший Петр Антонович! Скажите, не смешно ли верить предсказателям? Как могут эти люди презирать в будущее, как могут они узнавать то, что еще не свершилось, что таится в душе человека? Да и не безрассудно ли узнавать будущее, которое сокрыто от нас премудрым Провидением, лишать себя надежды и очарований, заранее приготовлять себя к неотвратимым бедствиям?

– Вот это другое дело!
– отвечал Алимари.
– Не должно давать воли своему любопытству; должно в безмолвии и уповании на благость Промысла с покорностью и терпением ожидать того, что нам суждено, - это так. Но отвергать

то, что некоторые люди имеют способность по чертам и выражению вашего лица, по вашему голосу, даже по тону вашего вопроса и еще по каким-то приметам, в которых, может быть, они и сами отчета себе дать не могут, узнавать, кто вы, что с вами случалось, следственно, отчасти и то, что еще случиться может, - это возможно, это существует. Это какой-то инстинкт, какое-то чутье; в Шотландии оно называется вторым зрением. Позвольте мне в свидетельство этого прочитать вам несколько строк, продиктованных одному моему приятелю знаменитым критиком Лагарпом. Они, по случаю, находятся в моей записной книжке.

Все изъявили свое согласие. Алимари вынул из записной своей книжки бумагу и прочитал следующее:

"В начале 1788 года обедал я в Париже у одного умного, любезного вельможи, бывшего в то время членом французской Академии. Обед был сытный, вкусный, роскошный. Многочисленное общество состояло из вельмож, дам, придворных, академиков, литераторов, артистов. Все были веселы и разговорчивы. За десертом отборные вина еще увеличили шумную радость. Шанфор прочел к общему удовольствию одну из своих вольных и безбожных сказок. И знатные дамы слушали его, не закрываясь опахалом. Это подало повод к бесконечным насмешкам над религиею: один читал стихи из Вольтеровой поэмы, другой приводил любимые места из Дидерота. Все им рукоплескали. Третий, встав с своего места и подняв полную рюмку, возгласил: "Господа! Я так же уверен в несуществовании бога, как в том, что Гомер был дурак!"

Потом разговор сделался сериознее. Собеседники стали рассуждать о преобразовании, произведенном творениями Вольтера, и согласились, что он заслужил этим бессмертную славу. Он образовал свой век, он нашел читателей и в гостиных, и в передних. Один из гостей, задыхаясь от смеху, рассказал нам, что парикмахер его, пудря ему голову, объявил: "Изволите видеть, сударь, я бедный ремесленник, но такой же безбожник, как и все умные и благородные люди".

Все заключили, что революция непременно последует, что суеверие и фанатисм должны уступить место философии; рассчитывали, скоро ли это должно случиться и кто из собеседников увидит владычество разума. Старики жаловались, что они не доживут до вожделенного времени, молодые восхищались, что для них наступят дни блаженства; все превозносили Академию за то, что она приготовила великое дело, что была средоточием, главным орудием свободы мыслей.

Один из гостей не принимал участия в общем восторге и даже подшучивал над собеседниками - то был Казотт, человек любезный и умный, но, к сожалению, зараженный мечтаниями иллюминатов. Наконец обратился он к собранию и сказал нешуточным тоном: "Радуйтесь, господа! Вы увидите эту великую и знаменитую революцию, которой дождаться не можете. Вы знаете, что я имею дар предсказания. Поверьте мне, вы ее увидите". Ему отвечали, что на это не надо большой мудрости. "Согласен, - отвечал он, - но выслушайте меня до конца. Знаете ли, что будет во время этой революции, что будет со всеми вами, какие неизбежные последствия произойдут от нее?" - "Скажите, скажите!
– вскричал Кондорсет, с хохотом угрюмым и бессмысленным.
– Философ охотно столкнется с пророком." - "Вы, господин Кондорсет, умрете на полу темницы; вы умрете от яда, который примете сами, чтоб избегнуть рук палача, от яда, который в то счастливое время всегда будете носить с собою".

Все изумились сначала, но, вспомнив потом, что добрый Казотт иногда бредит наяву, захохотали громче прежнего. "Господин Казотт, - сказал Кондорсет, - эта сказка не так забавна, как ваш "Влюбленный черт"! Но кой черт всадил вам в голову темницу,

яд и палачей! Что тут общего с философиею и царством рассудка?" - "Именно так! Вам придется так умереть именем философии, человечества и свободы, во время владычества разума. Тогда разум будет иметь свои храмы, и других храмов во Франции не будет".
– "Бьюсь об заклад, - сказал Шанфор с своею язвительною усмешкою, - что вы не будете жрецом в этих храмах!" - "Надеюсь. Но вы, господин Шанфор, вы будете достойным жрецом этого божества: вы нанесете себе двадцать две раны бритвою по жилам и умрете чрез несколько месяцев после того".

Все посмотрели друг на друга и засмеялись пуще прежнего. "Вы, господин Вик д'Азир, не сами отворите себе жилы, но велите пустить себе кровь шесть раз в день в припадке подагры и умрете в следующую ночь. Вы, господин Николай, погибнете на эшафоте; вы, господин Бальи, на эшафоте; вы, господин Мальзерб, на эшафоте".
– "Ну, слава богу!
– воскликнул господин Руше.
– Кажется, что господин Казотт хочет только извести Академию, а нас помилует".
– "И вы погибнете на эшафоте".
– "Он побился об заклад, - воскликнули со всех сторон, - он поклялся погубить всех нас".
– "Нет! Поклялся не я".
– "Так нас покорят турки или татары?" - "Нет! Я уж сказал вам: тогда вы будете управляемы одним разумом, одною философиею. Так злодейски поступят с вами философы: палачи ваши будут твердить то самое, что вы твердите теперь; будут повторять ваши правила; будут приводить места из Вольтера".

"Разве вы не видите, что он с ума спятил?" - говорили гости друг другу на ухо. "Нет! Он шутит, а вы знаете, что он любит приправлять свои шутки чудесным".
– "Да, - сказал Шанфор, - только это чудесное отнюдь не забавно". "А когда все это случится?" - "Прежде истечения шести лет".
– "Довольно чудес, - сказал Лагарп, - а что вы ничего не скажете обо мне?" - "С вами сбудется чудо необычайное: вы тогда сделаетесь христианином". Все захохотали. "Ах! сказал наконец Шанфор.
– Теперь я спокоен: если нам суждено погибнуть не прежде того времени, как Лагарп сделается христианином, - мы бессмертны".

"Как же счастливы мы, женщины, - примолвила герцогиня де Граммон, - что не принимаем участия в революциях. Правда, мы иногда и вмешиваемся в политику, но отвечают другие".
– "Ваш пол, сударыня, на этот раз вам не защита, и, хотя б вы ни во что не вмешивались, с вами будут поступать точно так, как с мужчинами, без всякого различия".
– "Да что вы это нам толкуете, господин Казотт, преставление света, что ли?" - "Не знаю. Знаю только то, что вас, герцогиня, повезут на казнь, так же как и многих других дам, на телеге, связав руки назад".
– "Ах! Я надеюсь, что в этом случае будет у меня, по крайней мере, карета, обитая черным сукном".
– "Нет, сударыня! Дамы и познатнее вас поедут, как вы, на телеге, со связанными руками".
– "Знатнее меня? Кто же это? Принцессы крови?" - "Еще знатнее!" При этих словах гости вздрогнули, и хозяин поморщился. Все находили, что шутка выходит из пределов. Госпожа де Граммон, желая разогнать тучу, перестала спрашивать объяснения и сказала самым легким тоном:

"Вы увидите, что он не даст мне и духовника".
– "Нет, сударыня! Ни у вас, ни у кого не будет духовника. Последний из казненных, которому по милости дадут духовника, будет..." - Он остановился на минуту. "Ну, кто ж счастливец, которому дадут это преимущество?" - "Одно это ему и останется. Счастливец этот - король французский".

Хозяин дома поспешно встал с своего места, а за ним и прочие. Он подошел к господину Казотту и сказал ему с беспокойством: "Любезный Казотт! Прекратите эту страшную шутку. Вы выходите из границ и можете наделать неприятностей всем нам". Казотт не сказал ни слова и готовился уйти, но госпожа де Граммон, старавшаяся обратить весь этот разговор в шутку, подошла к нему и сказала: "Господин пророк! Вы предсказали всем нам судьбу нашу. Что же вы ничего не говорите о самом себе?" Он потупил глаза и, помолчав несколько времени, спросил: