Черная женщина
Шрифт:
– Тетушка, примите меня под свой покров! Спасите меня от отчаяния и самоубийства!
Екатерина с любовью и состраданием встретила, призрела, утешила страдалицу. Кроткая беседа, истинное соучастие, тихая общая молитва мало-помалу возвратили Наталию к жизни и рассудку. Она сообщила тетке повесть своего счастия и своих утрат и молила ее о позволении обречь себя монашеству. Екатерина выслушала ее с терпением, но на просьбу ее отвечала:
– Еще не время, дочь моя! Богу не угодны обеты отчаяния и бурных страстей, возмущенных светскою жизнию.
Наталия повиновалась, жила у Екатерины, исполняя все обязанности иночества, и ждала только ее позволения, чтоб постричься. Волнение отчаяния утихло в ее сердце; осталось кроткое, усладительное воспоминание о предшедших друзьях и благоговейное чувство благодарения богу: он даровал ей в жизни несколько счастливых дней, недель, месяцев, озаривших своим отрадным светом
– Рано, дочь моя!
Еще протекло несколько лет. Наталия возобновила вопрос: ответ был тот же.
– Когда ж наступит эта пора? – спросила она.
Екатерина поглядела на нее с горестною улыбкою и отвечала:
– Не знаю. Но доколе сердце твое привязано не только к благам, но и к воспоминаниям о благах здешнего мира, тебе нельзя, по совести, произнести вечного обета. Бог требует сердца чистого, горящего одною любовию к нему, а твое сердце трепещет при мысли о твоем друге, пьет отраду в воспоминании о прошедших днях любви – может ли оно исключительно принадлежать богу? Не осуждаю твоих чувств и помышлений: помни, люби друзей своих, живи их памятью, наслаждайся мыслию о свидании с ними на том свете – но притом не постригайся.
– Так неужели вы, тетушка, забыли свет, забыли друзей своих, забыли блага, которыми провидение наградило вас в жизни, забыли с той минуты, как обрекли себя на служение богу? Нет! ваше сердце бьется еще для ближних, для прежних друзей!
– Так, друг мой! – отвечала Екатерина с глубоким вздохом. – Сердце мое еще привязано к свету, и по этой самой причине, по собственному опыту я не советую тебе спешить обречением себя на вечное затворничество. Годы иссушили мое тело, волосы мои побелели, глаза померкли, сердце бьется тихо, тихо; но есть воспоминания, которые приводят его в волнение, возмущают душу мою, переселяют в мир былой и невозвратный и прерывают нить моих иноческих помышлений и занятий. Тебе скажу я, друг мой: я любила; я лишилась того, кто был мне дороже жизни; заключилась в стенах монастырских, но не ушла от своего одиночества, от своих мучений, и в то время, когда окружающие меня славят мою набожность, мое смирение, ставят меня в пример моим сестрам, я в душе своей чувствую, что не достойна их хвалы. И в сию минуту, когда я говорю с тобою, лик милый и незабвенный, давно истлевший под гробовым покровом, живет в сердце, носится в глазах моих. Знай, Наташа: я любила пламенно, страстно, любила человека, который был достоин моего сердца. Мы были обручены. Совершение брака отложено было на три месяца, до окончания траура по одной моей дальней родственнице. Вдруг открылась в Москве чума. Мой жених, пламенный и усердный к общему благу, сострадательный к бедствующему человечеству, бросился помогать зараженным и сделался жертвою своего великодушия. Ужасная болезнь открылась в нем, когда он сидел у меня, отдыхая от тягостных трудов своих, – и в несколько часов прекрасный юноша превратился в безобразный труп. При самом начале его болезни все домашние меня оставили, дом наш оцепили, и, лишь только он испустил дыхание, вломились в двери страшные люди, мне дотоле незнакомые, исторгли бездушное тело из моих пламенных объятий и бросили на улицу. Я кинулась за ним с балкона на груду мертвых. Бесчувственную, свезли меня в чумной лазарет. Я не заразилась. По миновании опасности меня выпустили. Я скрылась в монастыре и чрез год постриглась. Но страшный обет пред алтарем божиим не исторг из моего сердца любви к жениху моему. Тридцать восемь лет плачу я по нем в келье моей, откуда должны возноситься к богу молитвы чистые и бесстрастные! Наташа! Не бери на душу свою этого греха! Только тогда, когда угаснет в твоем сердце и воображении последняя искра любви земной, посвяти себя служению неба. А это время еще далеко!
Наталия повиновалась страдалице. Не давая вечного обета, она облеклась в одежду монашескую, чтоб забыть имя свое, которое так сладостно для ее сердца умел произносить друг ее, приняла имя Елены (так называлась тетка ее в свете) и проводила дни свои в трудах, посте и молитве. Душа ее укрепилась, тело не ветшало, сердце билось тихо, но билось еще для Кемского, она не постригалась.
Протекли семнадцать лет жизни в этой обители. Елена не знала и не хотела знать ничего, что происходит в свете. В двенадцатом году едва явственный отголосок бури, опустошавшей Россию, коснулся слуха отшельниц в пустынной обители – и уже молебствие благодарственное раздавалось в стенах церкви монастырской. Екатерина скончалась. Пред смертию своею повторила она Елене свои увещания и просила ее поехать в Москву, отыскать дом, в котором умер жених ее, и там, в день смерти его, отслужить по нем панихиду.
Елена, закрыв ей глаза, исполнила ее желание: отправилась в Москву, долго искала этого дома
Приветливость, любезность, милая откровенность Надежды восхитили Елену; она влеклась к ней непостижимым сочувствием, с непонятною любовью прижимала ее к сердцу, с восторгом слушала из уст ее наименование матери. По отъезде Надежды она спросила у игуменьи, кто была эта милая и прекрасная девица. Игуменья, знавшая Надежду из бесед с ее спутницею, отвечала, что эта девица долгое время не знала своих родителей, что, лишась матери при самом рождении, была брошена жестокосердыми и жадными родственниками, что отец, давно ее оплакавший, случайно нашел ее.
– А кто она такая? – спросила Елена, не догадываясь об истине.
– Княжна Надежда Алексеевна Кемская! – отвечала игуменья.
Наташа бросилась в Москву, остановилась в доме своих родственников, подошла к дверям балкона…
С.-Петербург, октябрь 1817
LXI
Срок отпуска Ветлина кончился; он возвратился в Петербург с молодою женою.
Надежда, по приказанию отца, поспешила к другу его, Алимари, но уже не застала его в живых: он заснул тихо, за пять дней до ее приезда, и был погребен, по своему желанию, на кладбище за самсониевскою оградою.
На письменном его столике Надежда нашла неконченное письмо его к Кемскому:
"Бог еще в здешнем мире вознаградил вас, друг любезный и единственный! Для человека добродетельного сделалось исключение в обыкновенном порядке дел человеческих. Но истинная, нетленная, достойная награда не здесь нас ожидает…
Чувствую приближение моего пробуждения. Когда вы будете читать эти строки, знайте, что я увидел своих. Отец мой, мать моя, Антигона, дети…
Там найду я конечное решение моих здешних недоумений. Но их не много. И здесь уверился я, что духовное, божественное начало преобладает в мире. Растения привязаны к земле неподвижно и темными корнями пьют жизнь из неведомых недр ее. Одушевленные творения питаются произведениями земли, движутся по ней, но подняться, отторгнуться от ней не могут. Души людей живут пищею небесною, невидимыми узами совокуплены с вечным источником жизни; здесь кажутся они в отдельных телах особыми, розными существами, но незримые нити от родных, близких душ сходятся там, в таинственном вертограде, ветвями и древами. Ищите здесь родных своих, ищите и подле себя, ищите и отдаленных горами, морями, океанами; любите их здесь любовью неземною – там вы с ними увидитесь вблизи; там, по пробуждении, скажете: "Какой мне снился страшный, тягостный сон! Слава богу – это была мечта! Вы здесь, со мною, милые моего сердца! Теперь мы никогда не расстанемся".
Примечания
Роман Николая Греча "Черная женщина" впервые издан в 1834 году (СПб) и неоднократно переиздавался.
В этом произведении были использованы многие личные впечатления Н.И. Греча. Прототипы романа отчасти раскрыл сам писатель в предисловии к нему. Так, некоторые черты Алевтины Михайловны были присущи его прабабушке Терезе Ивановне Шис, которая, к слову сказать, "нередко предчувствовала и предвидела, что случится" [Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.-Л., Academia, 1930. стр.58]. Некоторые мотивы сюжета, по всей вероятности, также заимствованы из "родственных" наблюдений Н.И. Греча над отношениями среди членов семьи тетки писателя, Христины Михайловны, которая обладала несносным нравом и любила "только вторую дочь, а старших ненавидела и гнала, вероятно, потому, что они возрастом своим напоминали и о ее летах. Лишь подрос Александр, его отдали в Инженерный кадетский (ныне второй) корпус… (непостижимая ненависть матери преследовала его до могилы…)" [Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.-Л., Academia, 1930. стр.59,60]. Тут невольно вспоминаются отношения героев романа Греча – Алевтины Михайловны и князя Кемского.
Мать писателя Екатерина Яковлевна (урожденная Фрейгольд), по воспоминаниям писателя, обладала необыкновенным даром чувствовать будущее и "часто имела и вещие сновидения и необыкновенные предчувствия" [Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.-Л., Academia, 1930. стр.72], о которых писатель также рассказал в своих воспоминаниях. Прототипом Алимари, как можно догадаться, послужил знакомый отца писателя, итальянский полковник Эллегрини, под именем которого странствовал знаменитый таинственный граф Калиостро. Прототипом слуги Кемского Афанасия Силантьева послужил дядька Н.И. Греча Иван Николаевич Скобелев [Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.-Л., Academia, 1930. стр.72].