Чернее, чем тени
Шрифт:
Лаванда была совсем не против: в Юмоборске первое время был телевизор, но потом он сломался, а опекуны решили, что чинить его будет слишком дорого. Поэтому довольствовались радио.
Она с живым интересом уставилась на аппарат, когда выяснилось, что к нему необязательно подходить, чтобы включить или настроить канал. Нет, это был один из тех телевизоров, что управляются пультом: Лаванда видела такие в фильмах и рекламе, но никогда – вживую.
На засветившемся экране ярко-оранжевый поток вливался в огромный стакан, а подоспевший за картинкой голос
– Здравствуйте, с вами «Главная линия» и Китти Башева.
– Китти Башева, – прыснула Лаванда. – Какое нелепое имя.
– Мм? – Феликс, казалось, вынырнул из каких-то своих мыслей, не связанных с передачей. – Думаешь?
– Нет, отдельно имя и фамилия звучат нормально, но вместе…
– А, это бывает, – Феликс тоже улыбнулся. – Мода на иностранные имена и всё такое… Сейчас вроде уже поветрие прошло, но среди наших двух-трёх поколений осталось немало жертв культурного смешения. Не всем повезло с фамилией, – он рассмеялся.
Девушка сидела за столом, и её тёмные глаза неотрывно смотрели прямо на зрителя. Перед ней на столе лежали какие-то бумаги, но она только изредка подсматривала в них, будто безошибочно знала, что и когда следует говорить. Она вообще почти не двигалась, а только говорила: губы, не изменяющие радушной улыбки, быстро шевелились и выпускали слово за словом, как бесконечную нить запутанного плетения. Смысл отдельных фраз ускользал, оставалась только уверенность, что всё идёт так, как надо.
– Она тоже ведущая? – поинтересовалась Лаванда. – Я её нигде раньше не видела…
– Ну… да. Она ведёт только «Главную линию». Это выпуски, которые исходят как бы лично от Нонине.
– Это как?
Феликс криво усмехнулся:
– Традиционный ежевечерний разговор матери народа со своими детьми. Сказка на ночь, если хочешь. Раньше Нонине появлялась на экране сама, когда желала что-то сказать, а теперь соизволяет показаться лично только в исключительных случаях. В остальное время за неё говорит кто-нибудь из её людей… Чаще всего Китти Башева. Но есть и другие.
– Может, она опасается камер? – предположила Лаванда.
– Скорее своего народа, – мрачно проговорил Феликс.
Лаванда вдруг поняла, что абсолютно не представляет Софи Нонине внешне. Только имя – случайный набор звуков, обозначающий именно этого человека, а не какого-нибудь другого.
– Но если её почти нет в телевизоре… Не боится ли она, что люди так вообще забудут, как она выглядит?
– Забудешь тут, – проворчал Феликс. – Ты разве не заметила?
– Что?
– Все эти агит-постеры на улицах, фото в эффектном антураже во всех газетах и журналах… Нужный образ растиражирован и впихивается в головы людям. Насколько это похоже на настоящую Нонине,
Лаванда с любопытством всмотрелась в небольшую фотографию на передовице.
Нет, эта женщина явно не собиралась ничего бояться. Лицо сильное, волевое, яркие глаза смотрят прямо в камеру. Высокий лоб, заострённый, немного хищный нос. Узкие, плотно сжатые губы чуть усмехаются самыми краешками. Часть тёмных волос собрана в кокон у затылка, остальные спадают гривой.
– Она так молодо выглядит, – удивилась Лаванда. Софи – Мать народа – представлялась ей женщиной уже скорее пожилой.
– Это не самая новая фотография, – отозвался Феликс. – Тут ей тридцать, а сейчас тридцать семь. Впрочем, она мало изменилась.
Лаванда ещё раз вгляделась в фото.
– А что это на ней такое?
– Это? Плащ из крысиных шкурок. Сколько помню, она всегда только в нём и появлялась. Царская униформа, можно сказать.
– А зачем он ей?
– Понятия не имею. Думаю, только сама Нонине и знает. Но ей подходит. Соответствует действительности.
– Какой действительности? – не поняла Лаванда.
– Ну, она же крысиная королева, – Феликс поймал её недоумённый взгляд и пояснил. – Так её называют в народе.
Лаванда уже успела заметить, что у него был будто выработан рефлекс – презрительно фыркать и начинать говорить гадости каждый раз, как речь заходила о Нонине.
– За что ты её так ненавидишь, – тихо рассмеялась она. – Явно что-то личное.
– Личного нет, но, помимо всего прочего, мне по статусу положено.
– Почему?
– Потому что я оппозиционный журналист.
– Какой журналист? – не поняла Лаванда. Первое слово было ей знакомо только очень смутно.
– Оппозиция, – пояснил Феликс, – это, как бы объяснить… Ну, это люди, которые не согласны с тем, что делает официальная власть, которые противопоставляют себя ей.
– А! – догадалась Лаванда. – Ты революционер?
Феликс удивлённо посмотрел на неё, потом захихикал, зажав рот рукой. Он встал с места и заходил по комнате.
– Что? – не поняла Лаванда. – Что-то не так?
Феликс ещё долго не отвечал, только плечи его подёргивались от смеха. Наконец он развернулся к ней.
– Это ты хорошо сказала, – он значительно потряс пальцем. – На революционера я, конечно, не тяну… Но за комплимент спасибо.
Перестав наконец смеяться, он заговорил как будто даже грустно:
– Если б я был революционером, мы бы уже давно свергли Нонине. Но истинные борцы с тиранами остались в далёком прошлом. А я – только писака. Издаюсь в этой вот брошюрке, – он кивнул на лежавший на том же столе журнал.
– Так это же запрещено? – вспомнила она.
– А мы подпольно, – заявил Феликс с видом самой невинности. Затем засмеялся вновь. – Так что смотри, Лав, быть моей кузиной довольно опасно. Не боишься?
Она разочаровывающе покачала головой:
– Нет.